– Петра?

– Да. Он был большой. Не такой огромный, как его отец, но очень крупный парень. При этом в его фигуре было что-то неуловимо бабское. Толстозадость какая-то… И плечи покатые. Большой и вялый – вот какой. И голос! Голос не соответствовал телосложению. Не то чтобы писклявый, но у старшего Возняка голосина низкий, хриплый… а у этого – несерьезный какой-то. Как будто силы для голоса слишком мало в теле.

– Как вы хорошо его запомнили.

– Я уже сказала вам, что боялась его больше, чем отца? Не знаю отчего. И многие боялись, он не на меня одну производил тягостное впечатление. Помню, как он волочился за старшей дочерью Бакшаевых. Мы каждый день за ужином наблюдали в окно одну и ту же картину: по дороге идет красивая девушка, притворяясь, будто ничего не замечает, а в десяти шагах за ней тащится Петр. Идет и глаз с нее не сводит, как бык на веревочке. Взрослые смеялись, мне было не по себе. Я не понимала, почему девушка его не боится. Если бы за мной ходило такое прокисшее чудовище, я бы бежала из деревни, теряя тапочки.

На диктофоне предупреждающе замигал алым индикатор зарядки.

– Почему вы не рассказали взрослым о Кужме? – спросил Макар.

Бурляцкая печально улыбнулась.

– Мои бабушка и дедушка были с Возняком в хороших отношениях. Я представила, как меня начнут расспрашивать, станут говорить, что я все вру, и стыдить за то, что я смею повторять бред старого алкаша… Будут упрекать, требовать, чтобы я созналась во лжи… Может быть, даже устроят очную ставку с охотником! Нет уж! Я уже проходила такое с моими родственниками. Мне бы никто не поверил. Но жить рядом с Возняком и представлять, как он загоняет меня в болото, догадавшись, что я все знаю… В общем, я не смогла. Мать разрешила мне не ездить в Камышовку, и со временем я все забыла. Заставила себя так думать.

Она помолчала, глядя в чашку.

– Макар, я могу спросить?

– Конечно.

– Григорий еще жив? Или нашли того несчастного зоотехника?

– Григорий жив и здоров, по-прежнему пользуется в деревне большим уважением. Семена Дьяченко так и не отыскали. Мы предполагаем, что Возняк замешан в убийстве еще одного человека.

Женщина сникла.

– Это моя вина. Я должна была предусмотреть… рассказать…

– Безусловно, – согласился Макар. – Это ведь не взрослый свидетель преступления должен был сообщить о нем в милицию, а одиннадцатилетний ребенок. Именно так! И охотник, возможно, прикончил еще одного человека не потому, что он убийца, а потому что вы двадцать семь лет назад не засадили его в тюрьму. Это исключительно ваша заслуга. Честно говоря, не понимаю, как вас земля носит.

Несколько секунд она изумленно смотрела на него и вдруг облегченно улыбнулась.

– Знаете, а ведь мои камышовские бабушка с дедушкой так бы и заявили. Серьезно! Клянусь!

– Отчего-то я не удивлен, – сказал Макар. – Именно те люди, которым ребенок не может рассказать правду из страха, что его опозорят, громче всех будут стыдить его за молчание.

* * *

Рано утром Григорий дошел до бани и забрал пустой термос, прислоненный к колоде. Следов не было: за ночь все занесло. Он принюхался, но учуял только дым от печных труб и особый запах первого снега, который исчезнет на глазах, не успеет закончиться день.

Этот снег пах иначе, чем тот, что застилал землю основательно. Григорий синоптикам не доверял, полагался на свой нос, и в деревне знали: как охотник скажет, так и будет. Скажет «растает» – не лежать белой крупе.

Дома тщательно вымыл термос, вытер насухо. Вечером пригодится.

Пока мыл, в голове крутилось разное. В основном – про сына.

Петра в деревне никто не любил. Даже родная мать его сторонилась, брезговала. То ли дело Ленька; при одном взгляде на него Анна разве что светиться не начинала. Целое солнце включалось внутри, и глаза сияли так, что Григорий забывал дышать. На него она так никогда не смотрела.

Молиться охотник не умел. Но двадцать пять лет спустя из глубины его души иногда поднималась немая благодарность, обращенная неизвестно к кому, за то, что жена умерла на год раньше младшего сына. У нее бы сердце разорвалось от горя, а такой участи для Анны он никогда не хотел.

А вот умри старший, жена, пожалуй, и слезинки бы не проронила.

Самое обидное заключалось в том, что Возняк ее понимал.

Петька с детства рос… не таким. Лицом пошел в отца: оно мало что выражало. Но Григорий хоть улыбался иногда. Петр улыбаться не умел, а когда ему было смешно, принимался тоненько хихикать. Однажды Григорий взялся обучить его улыбке. Поначалу ничего не выходило: Петька то левый угол губы тянул вбок, то правый, и перекошенная его морда выглядела жутковато. А когда добились, чтобы углы поднимались вместе, и Григорий поздравил себя с успехом, в комнату вошла Анна. Глянула на сына и выронила кастрюлю с кашей.

«Не улыбается – и бог с ним», – решил Возняк.

Иногда ему казалось, что старший сын – не из людского роду-племени, а деревянный чурбачок, в который недобрая колдовская сила вдохнула жизнь. Однако даже ее могущества не хватило на то, чтобы полено сделать человеком.

Как-то раз Петр попросил у отца разрешения утопить новорожденных котят. Два раза в год их приносила тощая серая кошка-мышеловка, сама похожая на мышь. Григорий, не думая, махнул рукой: топи. Мальчишка собрал копошащихся под кошкиным брюхом червячков и побежал к двери. Охотник мельком глянул на него: глаза сына блестели, придавая пацану сходство с маленьким подвыпившим мужичком. Этот блеск навел Григория на подозрения.

Он последовал за сыном. Выйдя из дома, Петька, вместо того, чтобы бежать к пруду, свернул за сарай.

Когда отец внезапно вырос перед ним, сидящий на корточках мальчик вздрогнул и выронил пищащего котенка.

Григорий слыхал, что дети иногда мучают животных, хотя сам никогда не испытывал таких побуждений. Зверь – тварь бездушная, терзать его – как забивать в деревяшку гвозди без прока и смысла. И выражение на лице сына очень не понравилось Возняку.

«Ты это зачем?» – грозно спросил он.

Петька бессмысленно заулыбался.

«Чего их жалеть», – в конце концов пробормотал он.

Возняк помолчал, кусая губы.

«В дом иди», – решил он.

«А эти?»

«Сам утоплю».

Вместо того чтобы избавиться от котят сразу, Возняк схулиганил. Побросал отчаянно пищащих червячков в пакет, дошел, насвистывая, до избы Худяковых, огляделся, привстал на цыпочки и, убедившись, что никто не видит, быстро подвесил шевелящийся груз на щеколду изнутри калитки. Представил, какое лицо сделается у Нинки, когда она поймет, что ей предстоит топить чужой приплод, и заулыбался. Уж если не свинью подложить заклятому врагу, так хоть котят.

Однако в итоге вышло не совсем так, как ожидалось. Сказать по правде, совсем не так. Худякова, наткнувшись на пакет, обошла соседей и отыскала кормящую кошку.