Лишь под утро понял, что выл он сам.

Три месяца не проживал, а перемалывал каждый день, с усилием, словно беззубый жесткую корку. Однажды вышел на улицу, первый раз за все время учуял запах коровьего навоза и понял, что выздоравливает.

Петр жил, словно ничего не случилось. А вот Леонид исстрадался по матери. Долго плакал по ночам, стал молчалив и угрюм. Но в конце концов природа взяла свое. К началу весны он, казалось, почти оклемался.

Все эти месяцы Григорий избегал смотреть на него прямо. Глядел только искоса или быстро скользил взглядом и сразу отворачивался. Еще через зеркало получалось. Но столько зеркал не напасешься.

Однажды в апреле Ленька с Петром столкнулись в дверях: первый выбегал, второй входил.

– Чего смотришь, бать? – спросил Петька.

Возняк спохватился, что не отрывает взгляда от худой фигурки, несущейся по дороге.

– Да так… беспокоюсь.

– За Леньку, что ли? У него жизнь медовая. То поет, то смеется.

– Слабый он у нас, – со значением сказал Григорий. – Не дай бог что… Пойдет на реку – утонет. В лесу, того гляди, заблудится. А то с лестницы кувыркнется и шею свернет.

Петр сонно смотрел сквозь него. Григорий внезапно почувствовал, как в душе поднимается со дна черная муть.

– А ну иди! – со злобой прикрикнул он на сына. – Проваливай! – И вытолкал его взашей. – Стоит тут… ушами хлопает… Рожа!

Месяц спустя случился пожар.

Григорий отставил в сторону термос, вытертый насухо уже в четвертый раз. До сих пор страшно, как вспомнится, до чего сильно горело у Бакшаевых. Если бы не гроза, могло бы спалить всю деревню. Он слыхал о таких случаях. Огонь – лиса жадная, пока всех кур не передушит, не уймется.

Петька вот любил огонь. Печь разжигал мастерски уже в семь лет, костер мог сложить в лесу, и любая отсыревшая древесина у него принималась гореть, как сухая хвоя. В лесу старший сын был как рыба в воде. Возняк им гордился. Одно время Петьку привечали егеря. Брали с собой на починку галечников, и мешки с кормом он разносил самостоятельно. Возняк надеялся, что профессия для сына определена, и понимал, что это лучший вариант из возможных. Но после несчастья у Бакшаевых Петр уехал в город – навсегда.

Охотник снова потянулся за полотенцем и вдруг застыл. Он сообразил, что упустил из виду. А ведь лежало прямо на глазах!

* * *

– Итак, – сказал Макар, усевшись на подоконнике, – что у нас есть? В восемьдесят девятом году Григорий Возняк утопил в болоте зоотехника Семена Дьяченко, который был любовником его жены.

– Предположительно, – сказал Сергей.

– Что?

– Предположительно утопил. Это показания свидетелей, не подтвержденные судом. А точнее, рассказ свидетелей, слышавших рассказ других свидетелей. В глубоком детстве. Больше четверти века назад.

– Не занудствуй!

Илюшин спрыгнул на пол и прошел из угла в угол, словно двигался к какой-то цели. В углу он развернулся и в том же напряжении устремился обратно.

– Не мельтеши, – недовольно потребовал Бабкин.

Это была часть ритуала. Илюшин обязан ходить по комнате, Сергей – требовать, чтобы он сел на место; и все это вместе – слагаемые успеха, помимо собственно расследования; синоним троекратного поплевывания через плечо или скрещенных за спиной пальцев.

– Нынешние деревенские даже не помнят, что был такой зоотехник Дьяченко и погиб в болоте. Нина Ивановна вообще ничего не смогла мне рассказать о том случае, послала к Яковлевой.

– Кстати! Все хотел тебя спросить, как ты ее разговорил. К покойному мужу она тебя отправляла?

– Отправляла, – кивнул Макар. – Я пришел к нему, он мне все и выложил.

Бабкин замолчал и стал смотреть на Илюшина уважительно.

– Вопрос тут вот в чем, – говорил тот. – Знала ли Вера Бакшаева о происшествии на болоте?

– Могла знать. А что это меняет?

– Допустим, шантажировала Возняка…

Бабкин засмеялся.

– Красильщикова с его собственным признанием в убийстве отфутболили в полиции, поскольку трупа нет в наличии. А ты хочешь, чтобы там поверили пьющей бабе, рассказывающей сказки вековой давности? Слово против слова, а кости Дьяченко никому никогда не найти.

– А репутационные потери? – не сдавался Илюшин.

– Макар, ты меня удивляешь, ей-богу. Мы же видели этого чурбана! Думаешь, для него быть замешанным в убийстве – удар по репутации? Ха-ха-ха! Да он бы сам всем рассказал, если бы Кужма не разболтал. Кстати, отчего именно детям?

– Пес его знает. Должно быть, просто потому, что проводил с ними много времени, и никто другой алкаша слушать бы не стал. Но ты прав, Серега, прав… Возняку должно быть глубоко начхать на то, что кто-то начнет делиться подробностями.

– Пытаешься подтащить охотника под исчезновение Веры Бакшаевой?

– Нутром чую, что он здесь замешан.

– Нутро к делу не пришьешь, как говорил один мой знакомый следователь. А в тебе говорит мотив личной антипатии.

Бабкин поднялся и налил себе чаю.

Снаружи доносился размеренный стук: Красильщиков с самого утра занимался каким-то делом, Сергей даже не полез спрашивать, убоявшись лекции на полчаса. Накануне поздно ночью уехал маленький бородатый печник. «Починили?» – спросил Бабкин, ужинавший на кухне. «Починили!» – подтвердил Красильщиков. И принялся рассказывать, что не так было с дымоходом. Сергей потом засек: тридцать две минуты объяснял, вдохновенно, что твой экскурсовод в Третьяковке.

– В общем, выяснили то, что и так подозревали: Возняк – убийца, – подытожил Макар. – И узнали, откуда пошла легенда про болото. Все это очень увлекательно, но не продвинуло нас ни на шаг. Что у тебя, Серега?

Бабкин выложил на стол таблицу, над которой корпел до самого вечера, предварительно обойдя всю Камышовку и вытряхнув душу из самого захудалого деревенского босяка. Сопоставив все показания, он вывел, что пожар начался около половины первого ночи, плюс-минус десять минут. К половине второго, а не к двум, как утверждала Бакшаева, все потушили, и еще около сорока минут ушло на толкотню и неизбежные разговоры: кто виноват, что делать и отчего продавщица Кунаева пропускает уже второй четверг, не открывая магазина, хотя всем известно, что вторник, четверг и суббота – магазинные дни. Около трех ночи Надежда с Возняком пришли к терему Красильщикова и сбежали, испуганные собакой, внезапно остервеневшей при их появлении.

– Разложить поминутно, кто где был и что делал, оказалось трудновато, – сказал Сергей, преуменьшив свои заслуги в десять раз. Определение «трудновато» не отражало тех сложностей, с которыми ему пришлось столкнуться при попытке заставить свидетелей вспомнить, во сколько они выбежали из дома, кого застали на пожаре и в котором часу вернулись обратно. У троих из опрошенных часов не имелось вовсе; последний из них, беззубый старик, источавший запах сивухи с такой силой, словно самогонный аппарат непрерывно работал у него внутри, самодовольно сообщил Бабкину, что утопил их в ведре. «Тикали, падлы, – сказал он. – Отвлекали от дум». – «Пьяный был?» – с пониманием спросил Бабкин. «Не без этого», – с достоинством согласился старик.