очевидна и отвратительна, но нельзя ее рассматривать сквозь призму упрощения, к которой так охотно прибегают жадные до сенсаций СМИ.

Келли объясняет, что, в сравнении с белами женщинами, для аборигенок риск быть убитыми выше в пять раз, а попасть в больницу из-за семейного насилия – в тридцать пять. Это превосходит мужские показатели: для аборигенов риск госпитализации вследствие семейного насилия всего в двадцать раз выше, чем для белых (с другой стороны, мы реже, чем женщины, обращаемся за медицинской помощью после получения травм). Такие данные могут создать впечатление, будто в аборигенной культуре существуют какие-то очень брутальные традиции насилия, но на самом деле тут есть нюансы. По словам Келли, прежде чем делать расовые обобщения на основе статистики по домашнему насилию, нужно признать, что сегодня партнерами большей части женщин- аборигенов являются не аборигены. Келли утверждает:

Наши показатели по домашнему насилию выше не потому, что мы изначально больше склонны к насилию или нас к нему толкает наша культура. Так происходит из-за того, что мы вынуждены жить в системе, которая закрепляет насилие и создает ощущение безнадежности, которое передается из поколения в поколение.

Она добавляет, что существуют разные виды насилия, как положительные, так и отрицательные. Келли говорит, что в нашей культуре есть значительная разница между контролируемым, публичным насилием и насилием частным, неконтролируемым, которое появилось в наших общинах совсем недавно и привело к ужасающей статистике по семейному насилию.

В нашей культуре частная сфера представляет собой очень малую часть жизни. Если ты гуляешь сам по себе, это считается весьма подозрительным поведением. Запрещено совершать насильственные действия тайком – на это способны лишь злодеи и колдуны. Наша система управления носит распределенный характер и осуществляется в коллективном порядке. Если возникает спор, в него вовлекаются все, а если дело доходит до насилия, то оно принимает ритуализованные формы и совершается на глазах у всех. Приведу пример.

Оба-мы наблюдаем уличную стычку в удаленной общине. Две аборигенки молотят друг друга, нанося удары с профессиональной точностью боксеров. Для меня, учитывая мое узколобое презрительное отношение к западной женственности, бойцы просто великолепны. Они не «бьют, как девчонки» и не «бросают, как девчонки»[52] (однажды мужчина из поселенцев описал мне это действие так: «как мы, мужчины, бьем левой»). Эти женщины росли свободно, их движения не сковывались стыдом, замкнутыми видами деятельности или одеждой, которая застегивается на спине, как у детей, и может расстегнуться при первом же намеке на естественное движение. Их не учили занимать меньше места, чем мужчины. Их не отговаривали от приключений на свежем воздухе, шуточных драк и свободных передвижений, характерных для детского возраста. Эти женщины сражаются, как чемпионы. Они вдвое легче меня, но могут снести с ног за секунду.

В двух метрах качает коляску партнер одной из женщин. Он не проявляет беспокойства и уважительно смотрит в другую сторону. У него и мысли не возникает, что ребенку это может повредить, потому что в этом тщательно контролируемом насилии сопутствующий ущерб не допускается. Сражающиеся твердо стоят на земле, пока наносят удары справа и слева. Нет ни крови, ни серьезных травм. Вокруг собирается толпа, в том числе дети, – не только ради развлечения, но и чтобы рассудить конфликт.

В таком прозрачном и публичном проявлении насилия никто никого не будет таскать за волосы. Не будет ни пинков, ни валяния по земле. Если такое произойдет, все об этом узнают и будут презирать нарушителя. В большинстве потасовок толком неясно, кто выиграл, а кто проиграл, потому что суть – не в этом. В нашей традиционной системе правосудия участвуют все, а эти уличные стычки представляют собой новейшую форму борьбы, ведущейся за сохранение наших парципаторных моделей управления. Это бледная тень того, что было когда-то, и зачастую эти бои не приводят к установлению гармонии – хотя паттерн древнего Закона здесь отчасти угадывается. Но, должен признать, что если Закон сегодня не срабатывает, то это имеет ужасные последствия. И всё же факт остается фактом: в нашей культуре отношение к насилию выстроено иначе, оно не является исключительной прерогативой мужчин, а значит, и отношения между полами у нас другие.

Наконец уличный спор разрешается, и обе его участницы удаляются с высоко поднятыми головами. Мать маленького ребенка забирает малыша у своего партнера и кормит его. Толпа расходится, но она снова соберется, как только возникнет новый спор: все знают, что насилие всегда лучше держать под общественным присмотром. За закрытыми дверями оно может принимать уродливые формы, потому что там нет свидетелей и не к кому обратиться за помощью. Еще больше прозрачности добавляют ролики, которые уже через полминуты будут загружены на YouTube. Они пополняют сотни других размещенных в интернете видео сражающихся аборигенов, которые отражают реалии удаленных аборигенных сообществ по всей Австралии, где женщины дерутся больше, чем мужчины, – и у них это правда здорово получается. Вне зависимости от того, стоит ли считать этот феномен положительным или отрицательным, он явно противоречит доминирующим нарративам об аборигенном насилии. Так какова же истинная история?

Келли говорит, что сегодня традиционные и колониальные проявления насилия настолько перемешаны, что их трудно разграничить:

Есть насилие контролируемое и неконтролируемое, скрытое и публичное, насилие, призванное решать споры, насилие, порожденное колонизацией и выселением, циклическое насилие. Нельзя забывать и белые системы, которые закрепляют нетрадиционное насилие, так что члены маргинализованных групп заняты этими проблемами, а не решениями, «принимаемыми для нас» в более широком социально-политическом смысле. На мой взгляд, белые консервативные мужчины, наделенные властью, боятся традиционного Закона и потому повторяют небылицы об аборигенах, их мужчинах и женщинах, культуре и знаниях для того, чтобы сохранить статус-кво.

В разгар недавней военной операции австралийского правительства в удаленных аборигенных общинах из вездесущей пропаганды возник мощный мем, который представлял традиционное Мужское дело как рассадник сексуального насилия и педофилии – «Изнасилование касается каждого!». Он быстро превратился в лозунг любой программы действий. Образование касается каждого. Занятость касается каждого. Реформа соцобеспечения касается каждого. Хотите открыть мастерскую по скрапбукингу[53] в какой-нибудь аборигенной общине? Это тоже касается каждого! Казалось, сложилась тенденция, направленная на то, чтобы превратить аборигенную культуру в упрощенное, стандартизованное выражение идентичности, свободное от такой неоднозначной составляющей, как Мужской закон. Некоторые высокопоставленные аборигенки даже начали писать об опасностях Мужского дела и призывать покончить с традиционной культурой, чтобы защитить женщин и детей, а заодно и разрешить промышленное освоение традиционных земель с привлечением внешних инвестиций.

Мои коллеги-женщины (аборигенки и неаборигенки) периодически передавали мне такие опусы так же, как наркоману передают брошюры о программах реабилитации, – с состраданием