Задача этой главы – вычленить из толщи записок, подробно описанных в предыдущих главах нашей книги, те выводы и формулировки, которые можно считать положениями политической теории Фрейденберг, следуя при этом за развитием и формообразованием ее мысли.

Делая такие извлечения и обобщения, нам придется повторить кое-что из того, что уже было изложено выше. Здесь будут представлены и те итоговые выводы, которые Фрейденберг сделала в последних двух тетрадях.

Мы постараемся также связать Фрейденберг с тем, с кем она была разделена и о ком, по всей видимости, не знала. Соотечественница Фрейденберг филолог Лидия Гинзбург, жившая по соседству, в своих блокадных записках пользовалась сходными аналитическими ходами и пришла к сходным выводам90. Поразительные сближения – и примечательные различия – имеются и между Фрейденберг и профессиональными политическими философами, работавшими за границей, прежде всего Ханной Арендт. Они сошлись и в фундаментальных выводах о природе тоталитаризма – так, обе считали, что при тоталитарной форме правления подавление и разрушение человеческой личности является самоцелью, и в мысли, что концлагерь можно рассматривать как лабораторию такого режима, и в понимании того, что сталинизм создал вымышленный мир официальных фикций, который следует разоблачить, и во многом другом. (Нет нужды говорить, что в своих научных трудах Арендт сделала и многое такое, чего не могла сделать Фрейденберг.)

Обе они отталкивались от одного тезиса. В 1947 году в своих записках Фрейденберг сформулировала немаловажный вывод: «Гитлер и Сталин, два тирана, создали новую форму правления, о которой Аристотель не мог знать» (XXVIII: 7, 47).

К тому же выводу пришла и Арендт в трактате «Истоки тоталитаризма», написанном во второй половине сороковых годов в Нью-Йорке (куда ей удалось бежать от Гитлера): режим, установленный в гитлеровской Германии и сталинской России, был «новой формой правления» (a new form of government) (597)91. «История знает не так уж много форм правления, – писала Арендт, – известных с древности и классифицированных греками», однако «тоталитарный режим», обладая всеми родовыми признаками традиционной «тирании», «ставит нас перед фактом абсолютно иного рода правления» (598)92.

В чем же заключалось это новое? И как это виделось изнутри и извне сталинского государства? Об этом и пойдет речь в этой главе.

Бытовой террор

«Кто может описать советский быт, быт сталинской эпохи? Он со временем будет непостижим, как фантазм» (XXIII: 34, 19). «Быт строго выдержан по-сталински» (XXVIII: 8, 49). О том, как Фрейденберг описывала бытовые условия, стремясь понять и передать, какова роль быта в сталинской системе, уже шла речь в главе о послевоенной жизни. Позволим себе кое-что повторить, чтобы подвести теоретические итоги.

Вновь и вновь перечисляя трудности каждого дня, Фрейденберг сделала значительный вывод: «Была создана нарочитая система „трудностей“» (XXIII: 34, 19). Она настаивает на том, что бытовые трудности и «разруха» – это «нарочитая», «продуманная» (то есть преднамеренная) «система», цель которой – унизить и поработить человека в его каждодневной жизни.

Помимо трудностей («то не было воды, то потухал свет, то портился телефон…» (XXV: 63, 12)), в систему сталинского быта входит принудительная совместность.

В блокаду, описывая, как члены одной семьи вынуждены жить в одной комнате, где они едят и испражняются на глазах друг у друга, Фрейденберг сравнивает эту ситуацию с тюремной камерой (XVI: 119, 6). После войны она в тех же терминах описывает «дом, где в каждой комнате живет целая семья» (XXIII: 34, 20), где муж и жена совокупляются в том же помещении, где спят их родители и дети, а кухню и уборную (с вечно испорченными фановыми трубами) делят с чужими людьми, и притом (как и в сталинской тюрьме) с социально чуждыми людьми («культурный человек попадает в соседство с негодяями и бандитами» (XXIII: 34, 20). Такая организация быта – это «государственная система бесчестья» (XXV: 63, 11)93. Так быт становится орудием угнетения и унижения человека.

Именно через быт режим получает доступ в каждую квартиру и каждую комнату, в семью и в тело. В блокадных записках Фрейденберг разработала незабываемый образ – гигантский спрут (Тиамат-Левиафан), проникающий в дом из-под пола через трубы канализации в виде потока экскрементов. И в послевоенных тетрадях она неоднократно упоминает испорченную канализацию (фановые трубы), а также населенное крысами и блохами подполье, через которое государство проникало в дом: «Так режим добирался до каждого человека, вплоть до его постели и уборной» (XXIX: 3, 12).

При устроенном таким образом быте у человека нет ни дома, ни семьи, ни неприкосновенности тела, ни личного достоинства – нет частной жизни.

Фрейденберг формулирует важный теоретический вывод: сталинский быт – это часть террора: «До сих пор был известен политический и религиозный террор. Сталин ввел и террор бытовой» (XXVIII: 19, 84). Думаю, что анализ по-сталински выдержанного быта и понятие бытового террора можно считать одним из основных положений теории сталинизма, которую предлагает в своих записках – в своем дневнике-теории – Фрейденберг.

Арендт также считала одним из следствий тоталитаризма «унижение» человека и «уничтожение частной жизни» (561). Она отмечает, что тоталитарное господство не удовлетворяется изоляцией человека от общественной, политической жизни, «а разрушает также и частную жизнь», и в этом заключается одно из нововведений этой формы правления (617). Но главным злом тоталитаризма для Арендт является не разрушение частной сферы, а исключение человека из сферы политического действия. (Как известно, она считает, что, начиная с античного полиса, политическая сфера – это и есть место становления и проявления человека как мыслящего и деятельного существа.) Глядя извне, она ничего не знала о советской домашней сфере и быте.

Не так для Фрейденберг, для которой уничтожение частной сферы – заселение домового пространства чужими и социально чуждыми людьми, проникновение государства-Левиафана в дом и семью, в постель и уборную – едва ли не главное зло сталинизма. Сферу политического действия она (как и многие ее современники в Советском Союзе) вовсе не ценила.

Исходя из теории Фрейденберг, именно бытовой террор был тем новым, что ввел Сталин, создав систему государственного правления, неизвестную не только Аристотелю, но и Арендт.

Биополитика

Как мы уже видели, в блокадных записках, сосредоточившись на государственной системе распределения питания в условиях голода, Фрейденберг описывает состояние тела, интимные отношения между людьми и положение человека в обществе как продукт сознательной государственной политики, и притом репрессивной политики.

Государство, взяв на себя питание людей <…> ровно ничего не давало (XII-bis: 29, 80).

Были различной категории люди, различной категории пайки (XIII: 37, 15).

Глотать и