одного-единственного, всегда наличествующего источника» (492).

Фрейденберг также полагала, что вождь играл особую роль в сталинском обществе. Однажды она услышала по радио изложение речей на Нюрнбергском процессе:

Организационной основой гитлеровской партии, – говорил нюрнбергский обвинитель, – был принцип «фюрерства», на котором было построено все руководство германским государством сверху донизу. <…> Носитель власти обязан был наблюдать за всем, что происходило в его области (XXV: 72, 47).

Она подумала, что если «заменить слово Гитлер Сталиным», то будет картина «нашей» системы (XXV: 72, 48).

В другой раз, рассуждая о структуре власти на основании своих наблюдений над ходом проработок в университете, она выстроила цепь, которая вела от парторга кафедры через декана и главу парторганизации факультета, а затем горком партии и ЦК непосредственно к Сталину. Получалось, что за мелким функционером, преследовавшим ее на кафедре, «стоял сам Сталин» (XXXII: I, 39).

Заметила Фрейденберг и то, что возвеличивание Сталина приводило к отрицанию какого-либо другого авторитета (а также к унижению всех других людей), и это показалось ей уникальным в истории тирании:

Не знаю, было ли когда-либо в истории что-либо подобное! Такое официальное государственное признание, что все люди – идиоты, слепцы, «уклонисты». <…> У диких народов, там известно: только шаманы владеют истиной. У нас ни Академии, ни Университеты истиной не владеют. Один pontifex maximus, Сталин (XXV: 63, 13).

Развивая эту мысль, она постулирует присутствие Сталина (как орудия «народа») за любым авторитетом:

Если побеждал футболист, шахматист <…> музыкант, то это был не он, а сила Сталина, стоящий за ним «народ», чьим он был лишь орудием. Все победы, успехи, все достижения на войне и в труде шли в карман Сталина. Это отражалось в языке (XXV: 63, 13).

Как филолог, Фрейденберг внимательна к изменениям, произошедшим в языке.

(В гитлеровской Германии наблюдения над особым языком Третьего рейха проводил другой филолог, Виктор Клемперер, также оставивший обширный дневник, из которого и были почерпнуты его выводы, опубликованные после войны отдельной книгой107.)

Фрейденберг записывала свои лингвистические наблюдения:

Появился стоячий эпитет «сталинский». Он прилагался ко всему положительному, к людям, событиям, временам года, вещам, местностям. Слово «хорошо» исчезло, потому что его как понятия не стало. Говорили: «неплохо», «не плохо». В языке сказывалось подхалимство и взнуздыванье, вздуванье понятий о чинах: «верховное главнокомандованье» или «академик профессор такой-то». <…> Такие слова, как «родной», «любимый», «друг», «отец», «учитель», прилагаемые ежеминутно к Сталину, стерлись и стали почти юмористическими (или «мудрый»). Таковы были значенья слов «подъем», «воодушевленье», «энтузиазм», рыночные сталинские слова («собрание с большим подъемом приняло обращение к товарищу Сталину» и другие клише). Язык стал содержать куски общих мест, полицейский эпический язык (XXV: 64, 13–14).

Она пишет также об изменении в фонетике – по образцу произношения самого Сталина: «…А ударения! <…> Сталин говорил по радио „кóлос на глиняных ногах“ (вм. колосс!)»; так же говорили дикторы;

…дикторы произносили «Гёте» (Гиото) [sic!], Кони́, Мусорогский, Рéне, Шаляпинов. Французские имена получали ударение на предпоследнем слоге, немецкие – на последнем (последнее ударение было стихийно принято всей Россией и уже вошло в употребление) (XXV: 64, 14).

Наблюдая празднование семидесятилетия Сталина в конце 1949 года, она вернулась к теме единого авторитета и сделала важное обобщение о религиозном характере культа Сталина – о сталинизме как политической религии:

Семидесятилетие Сталина показало воочию, что наш советский «социализм» – старая, как мир, религия, что это все та же религия воинствующей католической церкви, но религия ХX века, религия не Бога, а человека, религия политическая (XXXIII, 111).

Для Фрейденберг «политическая религия»108 – это не метафора, а понятие, сформулированное на основании как собственных наблюдений, так и исторических прецедентов. В той же (предпоследней по счету) тетради она излагает свои наблюдения над отправлением политического культа Сталина и рассуждает о его последствиях:

С утра до ночи служат этому богочеловеку обедни. Сталинские политические богослуженья имеют свой неподвижный ритуал. Сталину поют гимны и славословия. Всякий успех и талант относят за его счет. Из человека выковыривают все личное, как тягчайший порок (XXXIII, 111).

Положение отдельного человека в государственной системе всегда было предметом особого интереса для Фрейденберг, и в связи с идеей о сталинизме как политической религии она возвращается к проблеме исчезновения личного, или частного:

Вся личная жизнь до мельчайших деталей втянута в микроскоп, сделана «чистым сосудом», наполняемым божеством-Сталиным. Единая направленная воля этого социалистического папы инспирирует, интригует, завоевывает вселенную, карает. Идеальный тип партийца – богонаполненный, сталинонаполненный человек, без воли и разума, верующий в конечное царство божие вопреки всему, что подсказывает ему логика и показывают глаза (XXXIII, 112).

Здесь активно задействованы богословские понятия. «Чистый сосуд» – образ из Второго послания к Тимофею, где речь идет о назначении человека быть «сосудом <…> благопотребным Владыке, годным на всякое доброе дело» (2 Тим. 2: 21). На этой основе Фрейденберг создает новую формулу, пригодную для политической теологии сталинского государства, где идеальный тип – это «богонаполненный», то есть «сталинонаполненный» человек (XXXIII, 112).

Развивая мысль о советском социализме как евангельском учении, она заканчивает выводом о большевизме как «теократии», имеющей претензии стать мировой религией:

Из Москвы создают вселенский Рим (который по счету?). Большевистская теократия правит страной, разливаясь по всему свету, и вербует обездоленных с мечом и кошельком в руках. <…> Партийцы – духовенство. Партийный билет – это благодать (XXXIII, 112).

Она ставит конкретные ритуалы культа Сталина, наблюдаемые ею в жизни, в исторический контекст:

Все сталинское мессианство, его кумиры с цветами наподобие католической богородицы, модуляции голоса при произнесении его имени <…> ритуал вставания, невидимое председательствование («почетное») на всех собраниях, молитвы-обращения к нему всем собранием верующих – все это старо, как мир. <…> Опять Август, «отец» и «отец отечества», эсхатологический Фридрих Барбаросса и «праведный царь», создатель мирового плодородия («счастливого материнства») и «сталинских урожаев»! <…> Снова перед нами карающий и благостный «вельтгерршер»109 или, как его недавно назвали, «командир двадцатого столетья» (XXXIII, 113).

Сталин предстает здесь правителем, подобным римскому императору Августу или Фридриху Барбароссе, императору Священной Римской империи.

Выступая в своей профессиональной роли ученого, филолога и историка культуры, Фрейденберг обобщает и историзирует наблюдаемые ею черты культа вождя при сталинизме.

L’état de siège

Пришедший к власти тоталитаризм, писала Арендт, будь то диктатура Гитлера или диктатура Сталина, «создает концентрационные лагеря – своего рода лаборатории,