Квинталин, распухший и окровавленный, простерся на земле и даже не стонал. Он глядел в небо, сжимая арфу пальцами, и думал о своей великой любви к Валентине.

* * *

Турольд прибыл в Ирландию, как и собирался, через полгода. Король Ирландии Финнлауг встречал его богатыми дарами и низкими поклонами, однако на все вопросы о Валентине отводил глаза и только подносил чаши с вином, что ни вопрос, то усерднее.

Но сколько ни подавал он хмельного питья Турольду, молодой сын норвежского короля даже не опьянел: много пьют в Ирландии, но в Норвегии пьют не меньше!

Сначала Турольд думал, что король Ирландии испытывает его – всерьез ли прибыл он сватать Валентину или же детская любовь теперь для него мало что значит и он куда охотней будет проводить время в пирах, турнирах и охоте. Потом Турольда начало это сердить, а под конец он испугался – уж не случилось ли с Валентиной дурного?

И тогда он спросил короля Финнлауга:

– Где же ваша дочь Валентина? Я приехал в Ирландию не для того, чтобы пить вино или увезти с собой дары; я приехал взять в жены Валентину, дочь короля Ирландии!

Король Финнлауг побледнел, пошатнулся и задрожал всем телом, но ничего Турольду не ответил.

Турольд рассердился пуще прежнего и сказал:

– Почему вы прячете от меня Валентину? Или она не желает стать королевой Норвегии? Или вы приискали ей мужа получше, чем я? Да только вот ума не приложу, кто из королей и королевских сыновей может быть лучше меня. Разве что император Византии?

С этими словами он взялся за меч и добавил:

– Если для того, чтобы жениться на ней, мне придется объявить вам войну, то клянусь, я попрошу моего отца, и он снова придет в Ирландию на своих кораблях.

Только тогда король Финнлауг сказал:

– Валентина пропала, и вот уже тридцать пять дней никто не может сказать, куда она подевалась.

Тут и радость, и смятение, и предвкушение, и гнев – все чувства разом вылетели у Турольда вместе с хмелем и покинули его через ноздри, глаза, через нос и поры на щеках, и сделался Турольд ужасно красен и совершенно трезв.

– Как же вы искали ее, если не нашли? – спросил он Финнлауга. – Под все ли кусты заглянули, всю ли землю перекопали, все ли норы истыкали, все ли море перепахали сетями?

– Где бы ни была Валентина, – сказал Финнлауг, – мы не сумели ее отыскать.

– А что ее крестная, злая фея Артуса? – спросил Турольд. – Уж ей-то наверняка что-нибудь об этом известно!

– Ее схватили, и расспрашивали, и пытали, и заточили в каменный мешок, и держали без еды и питья семь дней и еще восьмой сверху, – но она всё твердит, будто ничего не знает.

С каждой минутой Турольд старел и тяжелел. В Ирландию он прибыл легконогим юношей, но известие о судьбе Валентины налило его плечи свинцом, а ноги впечатало в землю. И думы Турольда сразу по прибытии были простыми, веселыми: о соприкосновении рук, о развевающихся волосах, о смешках и летучих словах; но сейчас они сделались как у зрелого мужа, и он мысленно расчерчивал землю на квадраты и рассылал повсюду людей. И если раньше в мечтах Турольда время исчислялось часами, а человечество – одной Валентиной, то теперь время сделалось тяжелым и многолетним, а человечество – многосотенным и вооруженным.

Наконец доставили к нему Артусу; на ней была одежда из грубой холстины, перетянутая веревкой; веревкой же были связаны ее руки. Лицо ее было бледным, губы синими, волосы – серыми.

Турольд взял нож и разрезал веревки, а затем поднес острие к зашитому глазу Артусы и расшил этот глаз.

Артуса подняла сморщенное красное веко пальцами – оно отвыкло двигаться само, – и уставилась на Турольда вторым своим глазом. Был этот глаз пустым и черным, и смотреть в него все равно что заглядывать в колодец или шахту: на дне что-то скрывалось, но что именно – об этом забыл и хозяин колодца.

– Зачем ты освободил мое колдовское око? – спросила Артуса.

– Чтобы ты посмотрела на меня обоими глазами, – ответил Турольд. – Сдается мне, до сих пор взгляд на меня был у тебя односторонним.

– Что ж, – сказал Артуса, – я помогу тебе отыскать Валентину. Зашитым глазом я хорошо видела любое колдовство, а расшитым вижу твою душу: ты заслуживаешь Валентины.

Впервые за время своего прибытия в Ирландию Турольд рассмеялся:

– Ты и раньше это видела, хитрая женщина, иначе не оставалась бы незаметной все то время, пока Валентина жила в Норвегии и вместе со мной провожала детство и встречала юность.

– Может, и так, – сказала Артуса, закрывая глаз.

И она дала ему совет начать поиск с мельницы: там частенько слышали звуки колдовской арфы.

* * *

Когда Турольд пришел на мельницу, там никого не оказалось. Он уселся на мостике, где часто сиживал Квинталин, и бездумно начал играть ножом. Пару раз ему чудилось, будто он ловит чей-то взгляд из-под воды, а затем из водного потока протянулась рука с перепонками между пальцами и схватила Турольда за ногу.

Еще миг – и гадья сдернула его с мостика и утащила в воду.

Она приняла Турольда за своего сына Квинталина и хотела поблагодарить за подарки – красивую пряжку и диадему для волос. Все эти вещи некогда принадлежали Валентине – Квинталин решил порадовать ими свою мать.

Если бы на месте Турольда был обычный человек, он сразу и утонул бы; но Турольд был сыном Маленькой Девы и умел дышать под водой крошечными жабрами.

Гадья не сразу обнаружила свою ошибку, поскольку все люди были для нее на одно лицо и даже собственный сын мало чем отличался от прочих; зато Турольд мгновенно опознал украшения Валентины и подумал, что гадья заела его возлюбленную. Поэтому он ударил ее ножом в горло и убил.

Вода под мельничным колесом окрасилась кровью, а Турольда вынесло на поверхность. Он вцепился в мельничное колесо, оттуда перебрался на выступ бревенчатого сруба и наконец уцепился за край окна мельницы.

Еще немного, и он уже находился внутри мельницы; в одной руке у него был нож, а в другой – диадема Валентины, сорванная с головы гадьи.

Глубоко опечаленный, он вернулся к королю Финнлаугу и показал ему диадему.

– Эта вещь принадлежала вашей дочери, не так ли?

Король Финнлауг затрясся с головы до ног и ответил:

– Либо пожрали ее дикие звери, либо унесли ее злобные духи. Где вы нашли диадему?

– Я отнял ее у чудовища, обитавшего под мельницей, – сказал Турольд. – Сказать по правде, я ничего не имею против чудовищ, но только не тогда, когда они убивают мою невесту! Да я и от человека не потерпел бы подобного.

* * *

Чтобы утешиться, Турольд отправился на охоту. С ним поскакали в лес и два десятка знатных ирландцев, а незнатных – без счета; охота должна была стать поистине королевской и утешить сына норвежского владыки, чтобы тот не вздумал вернуться к ирландским берегам на своих кораблях, грохочущих щитами и звенящих мечами.