Блондло впервые обнаружил Н-лучи случайно. По правде говоря, он занимался исследованием рентгеновских лучей. Оборудование для его экспериментов порождало искру, которая становилась ярче при прохождении рентгеновских лучей, и ни с того ни с сего он заметил вспышку, которая не могла быть вызвана никакими лучами в тот момент времени. Он копал глубже, собирал новые данные и весной 1903 года объявил о своем открытии в журнале Французской академии наук. И довольно быстро значительная часть представителей научного мира помешалась на Н-лучах… В следующие несколько лет более 120 ученых опубликовали более 300 работ о необычайных свойствах новых лучей (сам Блондло написал 26 из них). А Н-лучи и вправду демонстрировали интригующие качества. Их испускали пламя определенного вида, раскаленное железо и Солнце. Как установил коллега Блондло, Августин Шарпентье, их испускали также живые существа и ткани: лягушки и кролики, человеческий мозг и бисепцы. Н-лучи могли проходить сквозь металлы и дерево, могли передаваться на расстояние по медному проводу, но не могли преодолевать преграду в виде воды и каменной соли. Их можно было сохранять в кирпичах. К несчастью, не всем столь же успешно удавалось воспроизводить и наблюдать Н-лучи. Некоторые другие именитые ученые так и не смогли убедиться в их существовании, хотя Блондло очень любезно делился своими методами. Возможно, потому что их было чрезвычайно сложно обнаружить: к тому моменту Блондло стал выявлять их при помощи не искры, а фосфоресцирующего листа, который демонстрировал мягкое свечение под воздействием Н-лучей. Проблема была в том, что перемена в свечении этого листа была столь неприметна, что уловить ее можно было лишь в совершенно темном помещении и только по прошествии 30 минут, которые требовались на темновую адаптацию глаз экспериментаторов. Да, и лучше всего было заметно, если смотреть на лист не прямо, а искоса. И все потому, что ни одна пара глаз не станет шутить с хозяином шутки, если он просидел в темной комнате полчаса, искоса глядя на слабое свечение.

Скептики, не признававшие Н-лучи – а таких было много, – не могли не заметить одну красноречивую особенность помешательства на новом виде излучения: вообще все ученые, которым удалось зафиксировать Н-лучи, были французами. Имелась пара исключений в Англии и Ирландии, но в Германии или США узреть лучи никому не удалось. И этот факт стал порождать не только скептицизм, но и явное раздражение. Так, Французская академия наук выделила работу Блондло одной из наиболее престижных наград во французском ученом мире. И вслед за этим событием немецкий кайзер приказал Генриху Рубенсу, одному из ведущих специалистов по излучению, воспроизвести эксперимент Блондло, на что тот убил две недели, но вынужден был униженно отступить.

Все это сподвигло Роберта Вуда, американского физика, навестить Блондло в его лаборатории в Нанси во время визита в Европу по случаю научной конференции. Блондло был рад поприветствовать Вуда и продемонстрировать ему свои последние открытия, но у Вуда был немного другой план. Одним из наиболее странных свойств загадочных лучей было то, что они, подобно тому, как свет преломляется, проходя через стеклянную призму, преломлялись, проходя через алюминиевую призму, – в результате на листе возникал своеобразный узор. Блондло с удовольствием продемонстрировал это Вуду, зачитывая вслух результаты расчетов для распределения элементов спектра. Вуд затем спросил его, не согласится ли он повторить эксперимент, и Блондло тут же согласился. Вуд же выступил суровым надзирателем от науки или, говоря другими словами, разыграл Блондло. В темноте, пока Блондло не видел, он просто-напросто сунул призму в карман. Не подозревая, что его экспериментальная конструкция лишилась важнейшего компонента, Блондло продолжил фиксировать длины волн спектра, которого не могло там быть.

Вуд подытожил свои наблюдения в обходительно-разоблачительном письме в журнал Nature осенью 1904 года: «Проведя три часа или более за наблюдением разнообразных экспериментов, я не только неспособен сообщить о каком-либо свидетельстве, подтверждающем существование лучей, но и твердо убежден, что те немногие опыты, что дали положительные результаты, были в той или иной мере заблуждением». После этого интерес к Н-лучам сошел на нет, хотя Блондло и несколько других уверовавших не поддались общественным настроениям, не оставляя попыток доказать, что все это время они изучали отнюдь не мираж.

Истории о поливоде и Н-лучах должны насторожить нас всех: даже ученые попадают в те же ловушки, что и мы все. Но это также истории о том, как наука… работает, да. Хотя в ретроспективе ажиотаж вокруг обоих открытий, мягко говоря, не сделал чести некоторому количеству профессионалов высокого класса, ни одно из увлечений не продлилось более нескольких лет – скепсис и жажда надежных доказательств взяли верх. Так держать.

Однако эти примеры относительно безобидны, а ведь имело место огромное множество ложных открытий, которые не просто подмочили репутацию парочке ученых. Например, построения Френсиса Гальтона.

Несомненно, Гальтон был гением и полиматом, но также и странноватым типом, жуткие идеи которого привели к ужасным последствиям. Он приходился Чарльзу Дарвину двоюродным братом и добился значительных успехов во многих дисциплинах: он был пионером научной статистики и ввел понятие корреляции, его работы в столь далеко отстоящих друг от друга областях, как метеорология и криминалистика, все еще актуальны – мы все так же составляем карты погоды и идентифицируем людей по отпечаткам пальцев.

Он был помешан на измерении всего подряд и применении научных критериев ко всему, что попадало ему под руку: среди писем, опубликованных в журнале Nature, есть одно, в котором оценивается число мазков на картине (тогда ему как раз жутко надоело позировать для портрета), и еще одно от 1906 года, озаглавленное «Разрезание круглого пирога согласно научным принципам» (в двух словах: не отрезайте бортики – лучше всего прямые надрезы, проходящие через центр, чтобы после можно было соединить части и не дать им зачерстветь).

Но его увлечение завело его дальше английских застольных хитростей. Ради одного из наиболее одиозных своих расследований Гальтон кружил по городам и городишкам Британии, чтобы после показать на карте, в каких районах женщины наиболее привлекательны. Он садился в неком общественном месте и прятал в кармане маленьких прибор, который он сам называл дыроколом. Это был наперсток с иголкой, которой он прокалывал дырки на размеченном листке бумаги – так он фиксировал свое мнение на счет сексуальной привлекательности всякой проходившей мимо женщины. Конечным продуктом его трудов стала национальная карта красоты, во многом похожая на его погодную карту, согласно которой женщины Лондона были наиболее симпатичными, а женщины Абердина – наименее. Во всяком случае с точки зрения статистика-извращенца, делавшего пометки о годности прохожих при помощи иголки в своем кармане, а такое мнение, согласитесь, не самое объективное.

И то же самое сочетание качеств – потребность измерять человеческие особенности и полное безразличие к человеческой сущности тех, кого он измерял, – помогло Гальтону внести свою печальную лепту в мировую науку. Я о его изобретении евгеники. Он твердо верил, что гениальность наследуется и что успех человека в жизни обусловлен его внутренней природой, а не благоприятным стечением обстоятельств. И потому он верил, что браки между людьми, «породу» которых стоит продолжать, должны поощряться, возможно, даже материально, чтобы улучшить качество человеческой массы; линии же нежелательных личностей, например слабоумных или нищих, нужно пресекать.