пора было, а смерть всё не шла, не шла – Обыда уж и в воду заглядывать бояться перестала. А вот, посмотри ж ты, дождалась, пока она совсем страх забудет, пока к ученице привяжется, пока так хорошо, так тихо станет в избе…

Обыда вздохнула, положила ладонь на ручку чёрной двери. Постояла, собираясь с силами. Дёрнула, бросила позади колдовство, запирающее время, и шагнула на ольховый порог.

* * *

…Он звал Ярину, называл юной ягой, пророчил власть надо всем Лесом, пророчил силу, какую не могут дать ни огонь, ни вино, ни Лиловое Пламя, ни Белое, ни любое другое.

– Горы подвинешь взглядом. Птичьим пером обернёшься, если пожелаешь. Свет сделаешь серебряным, ночь – золотой. Приходи ко мне, открою тебе прошлое и будущее, заглянешь в тёмные воды, а я их для тебя прозрачными сделаю до самого дна. Приходи ко мне, Ярина, я тебе и Золотой терем покажу – что мне царевны, если со мною будет юная яга. Приходи ко мне, Ярина, добраться до меня совсем просто – только позови по имени. Помнишь, поди, как меня зовут?

– Ке…

– Всё верно, юная яга. Слышишь, камни грохочут с берега? Это Калмыш тебя манит. Слышишь, хлещет слепой ливень? Тебя ищет, юная яга… Ну… Ну же…

– Кере…

– Позови меня по имени, тотчас приду в твой сон, заберу в свой дом. Обыда уже стара, уже давно пора ей на покой, на ту сторону, и скоро ей чёрную дверь отворят…

– Кереме…

Цепкие лапы, блики на сухих черепах, пустые глаза, птичьи когти, тишь, полная шороха, стона, зова. Выступил из тьмы двумя точками взгляд, нашарил Ярину, упёрся. Приковал к месту. Она оцепенела. Глаза жгло алым пламенем, но отвести их казалось тяжелей, чем оторвать примёрзшую крышку от колодца. Ярина всю ледяную ярость подняла из глубины – и сумела зажмуриться. Всё пропало вмиг. Пришла дрёма, вплелась в косы, потянулась к щекам, замела мысли. Тьма.

Словно от толчка проснулась Ярина. До рассвета рукой подать, но даже звёзды скрылись, и всюду кромешная мгла – то самое время, которого она так в детстве боялась.

– Обыда?…

– Тут я.

Затеплел, раскачиваясь, розовый огонёк на скрюченном ногте. Ярина, моргая, различила наставницу за столом, самовар, чашку. Вся изба – вроде знакомая, а вроде и чужая в пурпурном сиянии.

– Помирать мне скоро, – задумчиво сказала Обыда, водя ногтем по блюдцу. – Ритуал я провела, первую часть. Раз ты проснулась – значит, получилось всё.

– Что за ритуал? – садясь в постели, спросила Ярина.

– А то не знаешь? Крови твоей Лозе дала испить, чтобы все здешние реки тебя узнали, – глядя в чашку, пробормотала Обыда. – Ты – будущая яга, хозяйка Леса. Реки тянутся всюду, где жизнь есть, бегут, текут… Теперь и твоя кровь вместе с ними бежит по всему Лесу, лучше сможешь его понимать, это ли не яги работа…

– Нет. Нет, – прошептала Ярина, вжимаясь в стену. – Ты не могла без моего согласия… Не могла… У меня Белое Пламя теперь…

– Вот и пришлось быстрей-быстрей, пока не прижилось оно. А то ведь и правда не получилось бы.

– Нет! Не может такого быть. Нет, Обыда! Я не хочу!

– Я тоже не хочу. Тоже не хочу! – сбив со стола чашку, крикнула яга. – Но разве меня кто спрашивает?

– Я не буду. Нет, – дрожа, проговорила Ярина. – Я… не согласна. Я уйду. Я уйду из Леса!

– Нет, – незнакомо, мрачно улыбнулась Обыда. – Теперь не уйдёшь. Замкнула я Лес, не выпустит он тебя. Куда ни побежишь, всегда сюда вернёшься.

Ярина бессильно опустила руки. И тут же вскинула, шагнула к столу, разжигая в ладонях Пламя – трещащее, чадящее, но Белое, не Лиловое. Ждала, что Обыда вскочит, попытается защититься, закричит – но та засмеялась сухо, скрежещуще. От этого смеха, от глубинного страха погасло Пламя, оставило на ладони круглую свежую ранку.

– А если я ключ найду? – тихо спросила Ярина. – От чёрной двери. Через неё уйду…

Обыда протянула руку, накрыла её холодную ладонь, залечивая рану. Сжала.

– Нет ключа от этой двери, глазастая. Пока ты не яга, не сможешь туда без меня войти. И никакой День не поможет. Он, если и войдёт, до Терема царевен не доскачет. Слишком уж темна туда дорога для того, кто Белым Пламенем колдует. Добром прошу, Ярина. Не ходи. Не пробуй. Для тебя и тут, как помру, работы хватит. И Пламенем Белым больно в избе не балуй. Не любит она этого.

Избушка и впрямь съёжилась, зябко дышала латаными половиками, топорщилась спицами из клубков. Пугливо сопел Коркамурт у печки. Ярина подумала, что давно, давным-давно уж ни песен, ни ворчания его не слышала.

– Для тебя и тут, как помру, хватит работы, – шёпотом повторила Обыда. Ярина прижалась к ней, щекой к щеке. Зажмурилась, прогоняя слёзы. Качнула головой, отгоняя виде́ния.

* * *

Ветка стукнула в окно. Слюда пошла трещинами, и под напором воздуха и ветра в тонкие щели ворвался запах подснежников. Весна пришла.

Ярина встречала её на крыльце, встряхивая выбеленные снегом, высушенные солнцем полотна, из которых на пороге лета следовало раскроить, а на пороге осени сшить первые платья, которые полагались не ученице уже – яге.

«Выбелить, высушить. Сложно разве? Пожалуйста! Раскроить, сшить – с любопытством и радостью. А носить не буду», – так думала Ярина тем яростней, чем ближе подходило время. А Обыда едва не каждый день поучала: жёстче будь. Нетерпимей. Лес – твоё детище, твой оплот, ты за него в ответе. Если кто только против него поднимется, против малой птахи, против крохотного колдовства – защищай, не думая, не глядя, бросайся на помощь, не жалея себя. А между делом и преемницу себе приглядывай.

Ярина кивала, послушно делала, что требовали, прилежно училась новым и новым чудесам. Каждое утро встречала у околицы коня Красного Дня, расчёсывала гриву, вплетала в неё гибкие ветви, давала сахара и овса. Приручала лаской, нашёптывала в чуткое ухо, пока всадник отлучался. И добилась своего: к порогу лета, к проталинам и цветам, конь весело фыркнул при её появлении, склонил голову. Ярина хлопнула его по гриве – и поминай как звали, только День бросился следом, но разве угонишься за лошадью, которая каждый день вперёд солнца скачет?

– Что ты ему наговорила?

– Велела скакать к Инмару на облака, просить у него разума, – ответила Ярина, не скрывая. Улыбнулась. Подошла ко Дню, примирительно взяла за руку. – Не сердись. Разве долго это для твоего коня? А я оживлю до конца куклу и уйду к царевнам.

День только вздохнул. Нагнулся,