положил ладонь на старую сырую траву, замер на миг, а когда поднялся – держал в руках горсть мелкой земляники. Протянул Ярине. Она засмеялась, плеснула на ягоды водой и съела. Стебелёк бережно спрятала за пазуху:

– Посажу в Золотом саду. На память.

– Не даст тебе уйти Обыда, – покачал головой День.

– Разве я её спрашивать буду? – отозвалась Ярина, оборачиваясь на избу.

– Будешь не будешь, а рано тебе с ней тягаться.

– Все вы говорите: рано! – Ярина опустила голову. В памяти мелькнула давняя картина – золотое сияние посреди Хтони, белый силуэт, розмариновый запах, так похожий на можжевельник… – Помолчи уж. И без твоих остережений невесело.

– Ярина! – донеслось с порога. – Помоги-ка основу для луга поставить! Айда!

– Кто я, чтобы юную ягу отговаривать, – помедлив, произнёс День. – Но прежде чем уходить, подумай о ней. Я тебя не прошу остаться. Но ты подумай, чем ты для неё стала.

Ярина посмотрела в румяное лицо Яр-горда, ещё раз оглянулась на избу, растерянная, испуганная. Но какая яга не боится, вступая в свои права?

А в голове всё звучала та песня, что царевна ученице напевала, всё виделась девочка в светлом платье, всё крутились Кереметовы слова: память они там хранят людскую. Лучшие, самые светлые души обратно отпускают в Лес.

Это ли не лучше, чем «человечка надо под меленку»? Чем русалочья чешуя в крови? Чем чёрная дверь, льдом обжигающая и руки, и сердце?..

* * *

Неделя шла за неделей, Тём-атае приглядывал за Яриной из ветвей ночной бузины, День поглядывал на небо, думая: выдаст ли Инмар, что приходила к нему красная лошадь? Обыда подвязывала молодые весенние яблоньки, солнце топило последний лёд, превращая припозднившийся снег в хрупкое трескучее серебро. Распускались почки, и во всём лесу воздух дышал черёмухой, ягодами, свежим солнцем. Даже в самой густой дубраве пахло грибным дождём, даже в еловых ветвях у погоста сухие семена клёнов дрожали на ветру, позванивая, стремясь куда-то.

Ярина бегала по полянам, по стёжкам, по старым избушкам-брошенкам, наводила в Лесу свои порядки. Шепталась с набухающими бутонами, с лимонником и остролистом, входила в волны иван-чая, ведя ладонями по податливым стеблям. День шёл на прибыль, солнце светило всё горячей, ярче, громче заливались птицы, расцветало всё кругом, всё ясней становилось небо.

Всё ласковей улыбалась Ярина, всё меньше оставалось Лесу тихих и лёгких дней. И вот наконец летней, летящей в хвойной тиши ночью Кощей проснулся от крика Обыды:

– Убежала!

Лес покачнулся, земля поехала из-под кованых сапог, Бессмертный выскочил на мокрый от росы луг и полетел на голос.

– Как так упустила? Как проворонила?

Обыда, кое-как убрав под платок волосы, металась по горнице, разыскивая Ярины вещи, чтоб пустить избу по следу.

– Ничего не оставила. Обо всём позаботилась. Ты посмотри, ни волоска… Только куколка. Куклу оживила, чтоб я раньше времени не почуяла, что она убежала!

– Оживила-таки, – мрачно кивнул Кощей, беря на руки искусно разрисованную, набитую соломой куклу. Та следила за ним глазами. Понятливо улыбнулась, поймав взгляд, и на миг в самой глубине тёмных бусин, позади колдовской ряби, мелькнуло что-то Яринкино, радостное, живое.

– Как до Инмара добралась? Как разум у него выпросила? – бормотала Обыда, потроша постели, выворачивая сундуки. – Я ведь и родник, и колодец предупредила: если только Яринка там покажется, дать мне знать тотчас! Ни весточки, ни птицы… Значит, не ходила она туда. Значит, к Инмару добралась. Как? Кощей! Что она натворила? Куда побежала?..

– Ты ведь сама знаешь! – поймав Обыду, заставив сесть на лавку, прикрикнул Кощей. – Сама знаешь, куда она хотела.

– Не могла она, – прошептала яга, съезжая по стене. Сгорбилась, опустила плечи, туго затянула на груди шерстяной платок. Волосы рассы́пались вокруг лица. С чёрных прядей стекала тьма, оставляя чистое серебро. – Не могла она… бросить меня…

Мелкая слеза упала на пол, в мешанину тряпок и бусин, в щепу и птичьи перья.

– Вели избушке идти к Терему.

– Нельзя! – вскрикнула Обыда. – Нельзя Лес оставить без яги! Не смогу я уйти, пока её нет! Она знала, знала, вот и побежала туда…

– Подожди. Как так? Как она вошла одна, сама?

– Она не в чёрную дверь вошла. Чутьём клянусь, она через Яблоневую рощу в Золотой сад решила! Только туда можно попасть из всей Хтони не через дверь.

Кощей пощёлкал по черепу, принялся мерить избу шагами.

– А время остановить в Лесу? Как в тот раз?

– Сил нет, – прошептала Обыда, склоняясь всё ниже. – Силы уже не те, батюшка… Я ведь смерть свою на днях видела опять в озере…

Кощей затрещал суставами, пнул в сердцах глиняный кувшин, подкатившийся под сапог.

– Меня отправь. Открой дверь, я сам пойду разыщу.

– Куда ты пойдёшь? Схрумкают тебя там! Ты здешняя тьма, не тамошняя!

– Значит, Яр-горда отправь за ней. Вон как спелись.

– Ничего они не спелись. А День там долго не протянет, никуда ему не дойти по тем тропам, там каменные огни не растут, и коняшка его завязнет тотчас.

– Значит, отправляй Ночь! Он и церемониться не станет.

Обыда поднялась с лавки, покачнулась, схватилась одной рукой за стену, другой – за сердце. Кивнула. Вытерла глаза. Прокашлялась. Крикнула, обращаясь в небо:

– Тём-атае! Твой час! Сослужи службу хозяйке Леса, скачи в Хтонь, разыщи будущую ягу в Золотом саду!

Тихо-тихо, как коральки́[70] по стеклу, зацокали вдалеке копыта. Задрожал воздух. Потянуло сиренью, закружилась голова. Обыда качнулась; едва Кощей успел её подхватить, как вихрем выбило слюдяные вставки, хлопнули ставни, распахнулась дверь, и на пороге, не считаясь ни с тайной, ни с ветром, встал вороной конь.

Холодно кивнул всадник. Обыда трясущейся рукой протянула ему травяной браслет, сплетённый вёсны и вёсны назад. Браслет лёг на чёрную перчатку, растаял, как не было. Всадник запахнулся в антрацитовый плащ, хлопнул коня по шее и тронул поводья.

– Открой, – негромко велел Кощей.

Обыда повернулась к чёрной двери, взглядом толкнула рассохшееся дерево. Дверь отворилась, пахну́ло сыростью; тревогой дунуло в души. Тём-атае проскакал по избе; от одной двери до другой промчался вихрем, заставляя вянуть все цветы, кроме яблонь, гаснуть все свечи, кроме огонька на ногте.

И скрылся на тропе по ту сторону избы, на тропе, идущей через болота, берегом великой Калмыши, через Золотой сад в Терем царевен.

* * *

– Ярина, стой.

Это Хтонь молвит. Голоса, что тянут назад, те, которыми шепчутся нутряные страхи. Я не поддамся.

Белые ветви хлестали по лицу, Ярина бежала вперёд, как не бежала никогда, озираясь, вздрагивая. Тропа была вымощена перламутровым камнем, и берёзовые стволы светились, едва пропуская тьму, выстраиваясь в коридор,