Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смотря мне в глаза, Тобиас наклоняется. Его губы так близко, взгляд умоляет. И я не могу отказать ни ему, ни себе, потому что он говорит правду. Нас тянуло друг к другу с самой первой встречи. Несмотря на то, что отношения между нами зародились из гнева, обиды и предательства, притяжение существует. Мы познали друг друга сквозь завесу этих чувств.
– Я знаю тебя, Сесилия, потому что ты знаешь меня. И здесь, в этом месте, мы поняли, что знаем друг друга уже очень давно.
Тобиас прижимается к моим губам легким, как перышко, поцелуем и, обхватив мой затылок руками, нажимом вынуждает меня приоткрыть рот. Смакуя на его языке вино, я стону ему в рот, а он, не торопясь, изучает, облизывает мои губы, упивается. Тобиас без труда приподнимает меня, сажая на себя, его губы тянутся к моим, обирают, поглощают. Гравитация крепко удерживает нас, пока я без стеснений целую его в ответ. Когда Тобиас отрывается от меня, в его глазах я вижу удовлетворение. Наверное, он понял это первым, но в глазах его отражается то же самое.
«Я вижу тебя, Сесилия. Ты продолжаешь отдавать себя, свое сердце, свою верность первому встречному, но причины своему поведению не понимаешь, а она мучительно проста».
Ясна для него, потому что Тобиас жил в таком же добровольном изгнании, но вместо того, чтобы открыть свое сердце, он надежно его спрятал. Дыша в унисон, мы смотрим друг на друга и достигаем взаимопонимания.
– Чего ты хочешь, Тобиас?
Он прижимает меня к себе, придавливает мои запястья к траве, и смотрит в глаза, щекоча волосами подбородок.
– Еще один эгоистичный момент, – тихо шепчет он и снова захватывает мои губы в один из самых убийственных поцелуев.
Глава 19
Я просыпаюсь задолго до восхода солнца. Тобиас спит рядом, в защитном жесте обвив меня руками и спрятав подбородок на моей шее. Мы вернулись в дом, не говоря друг другу ни слова, и я, опьянев от вина, уснула в надежных объятиях Тобиаса. Он не стал меня раздевать. Просто выключил свет и притянул к себе.
Мне удается, не разбудив, выпутаться из его рук, и, приняв душ, я надеваю свой любимый белый сарафан, который скорее напоминает наряд Эдвардианской эпохи. Слои шелковой белой ткани щекочут икры, корсет плотно облегает формы, а бретельки шириной в пару сантиметров свободно ниспадают с плеч. Беру свою любимую книгу в твердой обложке и направляюсь в сад, прихватив тонкое одеяло, чтобы укрыться от утренней прохлады. Уютно устроившись в раскидистом шезлонге под трельяжной сеткой, увитой глицинией, наблюдаю, как встает солнце в изменившемся мире, где я теперь живу, но мыслями нахожусь с мужчиной, который спит в моей постели.
В лучах солнца, дающего начало новому дню, я забываюсь и несколько часов напролет читаю, наслаждаясь окружающим меня миром.
В нескольких метрах от меня греются бутоны, наполняя воздух своим ароматом, пока я листаю «Поющие в терновнике». Это моя любимая книга – во всяком случае, была ей с юности. Она стала первой дозой для моего зависимого сердца, а значит, самой сильной. Я украла ее из библиотеки в последнее проведенное с отцом лето и так и не вернула. Роман о священнике Ральфе и его Мэгги, маленькой девочке, о которой он заботился и которая, повзрослев, влюбилась в него. Но их любовь была недопустима. Когда Мэгги была маленькой, Ральф рассказал ей о птице, которая оставляет гнездо и летит на поиски самого острого шипа, чтобы припасть к нему грудью и, умирая, пропеть самую сладкую из песен. Все существование этой пташки завязано исключительно на поиске шипа, чтобы она спела в своей жизни хотя бы раз.
Его рассказ для Мэгги в столь юном возрасте стал упреждающим ударом, если не предсказанием, и сердце ее ослушалось. Мэгги описывает свою любовь и преданность Ральфу как желание несбыточного. Это все равно что просить луну с неба. Потому что ее невозможно пленить, невозможно удержать.
Мэгги не суждено было заполучить Ральфа, как она того хотела, а он не смог отказаться от своих жизненных целей ради нее. Посему Ральф для Мэгги все равно что шип. Она провела всю жизнь в ожидании подходящего времени, когда можно пасть грудью на него и улучить шанс спеть. Когда это случается, они получают греховное и земное мгновение, когда мир замирает, время останавливается, а любовь побеждает.
Я всегда заканчиваю чтение на моменте, где они вместе, потому что знаю финал и становлюсь счастливее посреди их песни. Я ее смакую.
Иногда во время чтения я встаю на мягкий зеленый ковер, восхищаясь произведением природы. По центру сада тянутся бесконечные кусты роз, и я останавливаюсь, чтобы провести пальцами по нежным лепесткам и вдохнуть их аромат. Запахи, легкий ветерок, розовый утренний туман – все это напоминает сон, которым я одурманена душой и телом. На мгновение мне становится жаль Романа. Уверена, он ни минуты не провел в этом саду, наслаждаясь жизнью. Отец в любой момент мог получить удовольствие от плодов своего труда, насладиться дворцом, в котором обитает, но его поглощает слишком суровая реальность. Им повелевают цифры и власть. И я убеждена, что отец влачит жалкое существование. Себе я такого не пожелаю. Ни за что.
И однажды мне придется его простить. Придется простить ради себя. Но сегодня утром меня снова начинает терзать боль, и я опять чувствую унижение, острое, как стрела, жало отцовского отвержения, а нежданное утешение моему истерзанному сердцу спит сейчас в моей спальне.
Последние сутки с Тобиасом прошли бесподобно, и я слишком боюсь довериться этим воспоминаниям. Я провожу пальцем по губам, думая о том, как он целовал меня, обнимая, словно дороже меня нет на целом свете, словно ему интересна каждая моя мысль. Закрыв лицо руками, пытаюсь прогнать эти мысли и все же постоянно вспоминаю наш разговор.
Мечтай тысячами грез.
За последний год я научилась жить по-другому и не умела в прошлом наслаждаться жизнью так, как умею сейчас.
После вчерашнего озарения я понимаю, что мое будущее состоит из важных поступков и важных решений. Я хочу все это испытать.