Ты спросишь, Бенки, а если Сталин никак не может возникнуть в сценарии? Если речь идет о милой мелодраме в 180 серий? Место действия: современный город с мобильной связью и салонами красоты, героини — усталые женщины в поисках рейтинга.

Тогда Сталин должен появиться хотя бы в правом нижнем углу, в роли обаятельного сурдопереводчика.

Но хватить болтать, меня уносит целлулоидными волнами в гостиную Ами.

Она стоит около меня, крепко обхватив мою голову шершавыми запястьями. Я, одряхлевший, на стуле, мое ухо прижато к платью Ами. Рыдаю. Глаза закрыты, ротик колеблется, щечки в конвульсиях. Лягушонок после электрического разряда.

— Простите, простите, юноша, — Ами гладит меня по хохолку ладонью. — Это жестокий опыт. Быть может, я переиграла. Но как вы произнесли это слово! Какое было «Г»! Чудо что за «Г»! Вам самому понравилось?

Не могу ответить, московская лихорадка колотит меня.

— Не отвечайте, юноша. Несчастный мой лимитчик. Я подарю вам отличные английские ботинки вашего размера, их однажды забыл здесь пижон Вертинский, так и ушел в тапках и не вернулся. Ваши ужасные полуботинки мы выкинем из окна в Москва-реку! А когда наступит весна, я отведу вас на вершину этого дома, поднимемся на самый шпиль, там под звездой есть маленькая площадка. Она только для одного человека. И им будете вы. Вы увидите, что Москва не такая уж страшная. Вы знаете, что Александр Первый предлагал строить Храм Христа Спасителя именно здесь, на этом месте?

— Нет…

— Заговорил! Как славно. Хотите водки? Конечно, хотите!

Через час и пятнадцать минут.

К мраморной вазе на лиловой скатерти добавились бутылка водки — той самой немецкой марки, что любит профессор Бурново, две хрустальные рюмки (край одной отмечен лиловой помадой) и треснутое блюдце с некрасиво порезанным лимоном.

Ами декламирует, взмахивая шелковыми руками:

— Но слаще всего закусывать селедкой с луком! Это запретный плод. Поэтому могу позволить себе, только когда я дома и нет гостей. Однако сегодня у меня нет ни селедки, ни лука, ни соленых грибов, ни малосольных огурцов. Секретарь должен был принести и сам пропал вместе с селедкой. Так что нам остается лимон. Я знаю, им закусывают текилу, сама пила ее, когда была в Аргентине с премьерой фильма. Ваша бабушка тогда еще только шила платье к выпускному вечеру. Но чем водка хуже текилы?

— Может быть, есть сыр? — спрашиваю тонким голосом.

— Сыр? Ах, да! Вы его любите. А ну-ка, скажите — «грязь»!

— Грязь.

— А сейчас вы произнесли и вовсе прекрасно. Водка способствует московскому произношению. Только не сползайте со стула, умоляю. Скажите — «Таганрог».

— Таганрог.

— Нет, опять фрикативное. Между прочим, я спросила однажды Сосо, почему он не сумел избавиться от грузинского акцента. Знаете, что он ответил?

— Нет.

— О, этот ответ должен войти в учебники истории. Это посильнее фаллоса Гете! Но это позже. Наша сцена слишком статична, не находите? Ждите меня здесь, юноша.

Она допивает теплые капли вечерней росы со дна своей рюмки и выходит из гостиной, пощелкивая пальцами. Кажется, из Аргентины доносится эхо.

Она права, Бенки. Пора ввернуть трюк, гэг. Проблеск бурлеска. За сцену до этого был триллер, потом мелодрама, а вот теперь мы похохочем. Не спать! — как учили при сценаристе Сталине.

Звонок. Он доносится из дальней прихожей. Фабулой этого дня не предусмотрен. Событий и без того достаточно.

— Юноша! — кричит Ами за кадром. — Откройте! Язанята немного. Большой замок два раза налево. То есть направо!

Пока я добираюсь до двери, переступая по коридорному паркету короткими ножками, неведомый персонаж успевает позвонить еще два раза. По-спартаковски — дзин-дзин, дзин-дзин-дзин! Какой фамильярный звон. Что хочет он этим сказать?

— Но сперва посмотрите в глазок! — предупреждает Ами. — Вдруг пьяный сосед-академик? Ему открывать не надо!

Ами! Дорогая. (Мысленно я произношу «Г» безупречно — как гангстер с георгином на груди.) Ами, я не могу дотянуться до глазка. Но вы не видите этого. Поэтому открываю дверь, как она есть. Два поворота латунной ручки налево. То есть направо.

В лицо мне утыкается букет тюльпанов желтых. Что после тапка все-таки приятней. Еще одно вращенье сюжетного ключа.

— Ты здесь откуда? То есть — вы…

Сквозь тюльпаны вижу Требьенова. Какая индийская встреча! Два брата после долгой разлуки. Отрежьте мне руки. И больше не буду писать.

Но так происходит по вине извне. Я не звал сюда Требьенова, не виноват я, он сам пришел.

— А ты откуда?

— Я принес Амалии Альбертовне цветы.

ГОЛОС АМИ Юноша, кто там?

ТРЕБЬЕНОВ Это я, Амалия Альбертовна!

ГОЛОС АМИ Сильвер? Наконец! Вы принесли сыр?

ТРЕБЬЕНОВ Принес, Амалия Альбертовна. И водки. И даже селедку с луком. Сейчас все сделаю в лучшем виде!

ГОЛОС АМИ Скоро буду! Пока познакомьтесь с моим гостем.

ТРЕБЬЕНОВ Конечно, Амалия Альбертовна! (Мне, тихо.) Мы с тобой не знакомы.

Я Почему?

ТРЕБЬЕНОВ Потому что ты можешь нарушить все мои планы.

Я Какие у тебя планы?

ТРЕБЬЕНОВ Эта женщина для меня не просто…

ГОЛОС АМИ Йо-хоооо!

Оборачиваюсь. По коридору все в том же черном шелковом платье на голубом велосипеде с рулем, как рога барана-пижона, катит Ами. Ей не страшны ни льды, ни облака. Требьенов быстро закрывает входную дверь позади себя, замирает с букетом. Уже перед самой встречей с нами, Ами поворачивает руль направо. Тяжелый велосипед кренится, руль бьет в большое зеркало между афишами.

АМИ Въебошилась все-таки! Никогда не умела тормозить.

Словно дождавшись этой реплики, старое зеркало осыпается крупными кусками — несколько мгновений спонтанной геометрии. Нам остается темная рама с резными листьями лавра. Ами разглядывает поверженные осколки у своих ног.

— Вы не поранились? — К Ами прыгает Требьенов с взволнованными тюльпанами в руках.

— Я? Нет. Но многие теперь исчезли безвозвратно.

— Кто?

— Те, кто отражался в этом зеркале. — Ами приподнимает платье и перекидывает сустав через голубую раму. В зале успевают заметить черные чулки на курьих ножках.

— Это мне цветы?

— Конечно, Амалия Альбертовна! Кому же еще?

— Спасибо. Ты знаешь, где вазы. Желтые тюльпаны очень идут к голубому велосипеду, не так ли?