Запасной комплект постельного белья всегда лежал в шкафу кабинета на тот случай, если отец допоздна работает. Застилая диван, Дайнека решила, что здесь она будет ближе к папе и будет думать о нем до тех пор, пока не уснет.

Сон не шел, а мысли приходили одна за другой. Вспомнилось, когда папа узнал имя человека из «Бентли», он тут же взял отпуск, чтобы побыть с ней, но в первую же ночь уехал к Насте. Теперь и вовсе оставил ее одну. Дайнеку поражало то, как охотно он верил во все ее отговорки. Ни о чем больше не спрашивал, ни в чем ее не подозревал. Похоже, отец потерял к ней всякий интерес. И это было очень обидно.

И все же он был ее папой, и она его очень любила. На этой мысли Дайнека заснула. И когда сквозь сон услышала голос отца, не поверила, ведь, по словам Серафимы Петровны, тот уехал в командировку.

Утром проснулась оттого, что скрипнула дверь. В кабинете появился отец, взял кресло, придвинул к дивану и сел рядом с ней. Дайнека открыла глаза. Он, улыбаясь, смотрел на нее.

– Прости. Будить тебя не хотел.

– Я уже не спала, – сказала она.

– Ты так говоришь, чтобы успокоить меня? – Он тронул ее волосы. – Обманщица.

Дайнека была согласна на все, только бы он сидел рядом, гладил ее по голове, смотрел в глаза и улыбался. Несколько минут около него полностью оправдали ее приезд сюда и нежелательную встречу с постылыми родственницами.

– Я рад, что ты, наконец, приехала. Твоей подруге здесь тоже хорошо.

Она притихла, ожидая расспросов. Однако отец просто смотрел на нее и улыбался.

– Ты не возражаешь, если Света здесь еще поживет? – Этот вопрос был маленькой провокацией, проверкой, насколько он далек от ее проблем.

Он только сказал:

– Пусть поживет.

И больше ничего. Ни вопросов, ни малейшего беспокойства.

– Ты даже не спросишь зачем? – не выдержала Дайнека.

– Разве это мое дело?

– Раньше бы ты спросил, – произнесла она с сожалением.

– Ты уже взрослая. Слава богу, это я понял.

Дайнека никак не могла успокоиться.

– И ты не проведешь свой отпуск в нашей квартире? – Она ограничилась этим вопросом. Намекать на угрозу ее жизни было банально.

– Я отказался от отпуска. Много работы.

Такой ответ обескуражил Дайнеку, она только спросила:

– Едешь в город?

– Хочешь со мной?

Отметив, что раньше он стал бы уговаривать ее остаться на даче, она ответила:

– Да.

Отец поднялся с кресла и с той же доброжелательностью, которую сохранял на протяжении всего разговора, сказал:

– Минут через тридцать поедем. Пока умойся и – завтракать.

В комнату заглянула Светлана:

– Услышала твой голос, – и тут она заметила Вячеслава Алексеевича. – Ой, здравствуйте!

– Здравствуйте. Не задерживайтесь. Жду вас внизу, будем завтракать.

– Пап…

Он обернулся. Дайнека сообщила:

– Серафима Петровна сказала, что ты уехал в командировку.

– Я передумал.

Дайнека почувствовала себя полной дурой. Таким легкомысленным она не видела отца никогда.

Вячеслав Алексеевич вышел.

– Ты надолго? – спросила Светлана.

– После завтрака уезжаю, – и спросила: – Как ты?

– Хорошо. Здесь я ничего не боюсь.

– Как бабушка?

– Уже лучше, но пока без сознания. Меня к ней не пускают.

– Ясно. Значит, спокойно живи тут.

– Спокойно я не могу.

– Почему?

– Нужно съездить полить цветы.

– Что за цветы?

– Бабушкины. Они стоят у нас по всем подоконникам. Не прощу себе, если засохнут.

– Я полью, – сказала Дайнека. – Давай ключи, я полью.

– Вот спасибо! – Светлана сбегала в комнату, где спала, и принесла ключ. – Налей воды побольше, на недельку им хватит.

– Не боись, налью сколько надо.

С первого этажа донесся голос Серафимы Петровны:

– Де-е-евочки-и-и, завтракать!

Дайнека села в кровати и спустила ноги на пол.

– Идем. Горгона Петровна зовет. Она не отстанет.

За столом собрались все: Вячеслав Алексеевич, Дайнека, Настя, Светлана и сама Серафима Петровна, которая то и дело вскакивала, чтобы принести сахар, конфеты или то, что забыла или не успела поставить на стол. На вышитой скатерти стояли пышные оладьи, взбитая сметана, варенье, компот, сливки, сыр, колбаса. В аппетитной кастрюльке дымилась рисовая молочная каша. Завтрак Серафимы Петровны ничем не уступал завтраку в хорошем европейском отеле.

Такая домовитость чрезвычайно раздражала Дайнеку. И все же она понимала, что отцу живется неплохо. Это мирило ее с существованием Серафимы Петровны и ее дочери.

Настя всячески ластилась к Вячеславу Алексеевичу, оттягивая его внимание от дочери на себя. А Дайнека тешилась мыслью, что всю дорогу до города они с ним проедут только вдвоем.

Так и вышло. Настроение омрачало лишь то, что он больше не спрашивал у нее ни о чем, а значит, за нее не боялся.

Теперь ей этого уже не хватало.

Муртук – деревня Чистовитое

январь 1947 года

Барак, где жила Манечка, сложили из круглых непокрашенных бревен. Крышу покрыли дранью. Дрань – это когда чурочки из сосны напилят, а потом тонко-тонко наколют и прибьют одну на другую, чтобы дождь сквозь нее не капал. Лето продержится – почернеет, но служит долго, если дети по ней не лазают. Ну, а как залезет кто – точно проломит.

Митенька на крышу не лазал – был еще маленький. Когда Манька решила съездить в Чистовитое, ему исполнилось три года. Отвезти их туда пообещал дядя Коля, но ему не дали коня и с работы не отпустили. Манька сильно расстроилась, ее тянуло в родную деревню.

Как всегда, помог возчик Проня: вызвался на работу в Покосное. Приготовил розвальни и предупредил Манечку, что утром за ней приедет.

Она с вечера увязала подарки: матери – бостоновый отрез, что дали ей за свой труд. Брату и сестрам – сушеной черники. Еще летом ягоду собрала и насушила на печке.

Когда утром Проня приехал, леспромхозовские еще спали. Взял Митеньку на руки, вынес его из барака. Положил на тулуп в розвальни, вернулся и забрал узелок. Манечка легла на солому, радуясь, что поедет как барыня.

Проня тронул коня. Темная дорога впереди сбегалась в точку далеко-далеко. Три года назад она одолела ее пешком, а теперь лежала в розвальнях рядом с сыном. На возчика не глядела, но думала о нем хорошо.