Надо только придумать, как поэффектнее сдаться.

– Вы в порядке? – спросил Николай, открывая перед Машей дверцу своего автомобиля.

– А где водитель? – спросила она, когда Гончаров обошел машину и сел за руль.

– А в мои способности управлять транспортным средством вы больше не верите?

– Только если вы обещаете мне соблюдать скоростной режим.

– Буду плестись как черепаха, – процедил Гончаров, заводя мотор. Никаких попыток заигрывать с Машей, никаких взглядов украдкой, никаких случайных прикосновений. Гончаров включил радио – какую-то невыносимо скучную политическую радиостанцию – и погрузился в мир интервью и обсуждений того, что же все-таки будет дальше с экономикой страны. И как не допустить, и как воспрепятствовать, и кого покарать. Маша сидела и злилась – на себя, на Гончарова, на весь мир. Ну почему, скажите, почему не может она иметь все и сразу? Почему она не должна закрутить роман с этим потрясающим, хотя и невыносимым мужчиной! Он красивый, сильный, у него широкие плечи и голос, от которого хочется таять, как маслу на солнце. Он ей нравится! Почему она не может ответить на тот поцелуй?

– Сделайте погромче, мне тоже интересно! – бросила Маша из чистой вредности. – Сейчас ведь про курс доллара будет! Я всегда слушаю.

– Прямо всегда? – рассмеялся Гончаров и сделал звук невыносимо громким. Маша знала, почему она не может получить луну с неба. Потому что тогда ей придется уходить с работы. Оставаться, будучи в отношениях с боссом, – это было выше ее сил. Нет, такого она не будет делать. Она не вынесет всех этих взглядов, всех сплетен, грязных слов, которые понесутся ей вслед. Все только немного утихло, и Щучка перестал смотреть на нее с этой поганой смесью жалости и презрения каждый раз, когда Маша приезжает в офис.

Ей так нравится эта работа!

– Приехали! – сказал Гончаров, и Маша поняла, что в раздумьях о несправедливой судьбе своей пропустила всю дорогу до самого парка. – О чем задумались?

– О работе, – почти честно ответила Маша, и Гончаров нахмурился. Он сидел и не выходил из машины, смотрел вдаль, на широкий вход в парк, на дорогу, по которой шли люди. Они входили и выходили, и внутри, в парке, их встречал духовой оркестр. Живая музыка. День клонился к вечеру, и небо начинало уходить в сумеречные полутона.

– Идемте, покажете мне ваши зоны, – сказал Николай и еле заметно покачал головой. Маша прекрасно понимала, что именно так и надо поступить. Нужно выйти из машины, нужно держаться от него подальше, нужно думать о своем будущем и о том, что прилично, а что нет. Но она смотрела на его грустный профиль и понимала только одно – единственное, чего ей сейчас хочется сделать, это прикоснуться пальцами к его волосам, поцеловать его и сжечь все мосты, наплевав на то, что остается на другом берегу.

Маша повернулась и протянула руку, положила ее сверху на ладонь Николая, лежащую на руле. Он вздрогнул, обернулся, а взгляд его вспыхнул огнем. Несколько секунд они сидели неподвижно, словно каждый из них пытался понять, можно ли еще повернуть время вспять. Затем Николай схватил Машину ладонь и с силой сжал ее.

– Маша, – прошептал он, не веря. Тогда она сама, не дожидаясь больше ничего, склонилась к нему и нежно поцеловала его в губы. Теперь уже простонала она, выпуская напряжение и ожидание, так мучившие ее все это время.

– Я мечтала об этом, – улыбнулась Маша, и тут Николай, сидевший до этого не шевелясь, посмотрел на нее, прищурившись. А затем вдруг рванул вперед, обхватил ее спину, прижал к себе и впился в губы. Это было как варварский захват, но безумие и ярость были восхитительны, а эмоции – как грохочущий водопад, на волнах которого Маша летела в пропасть неведомого. Николай прижал ее еще крепче, его локоть зацепился за руль, и машина просигналила – гулко, громко.

Доля секунды, короткий вздох, испуганный взмах ресниц – и все, мир изменился, и все в нем приобрело совершенно другое качество, как будто за короткий миг необратимая химическая реакция создала нечто совершенно новое, выбросив при этом огромное количество тепла. Все, что было важно еще минуту назад, ушло даже не на второй – на десятый план, и все действительно важное сконцентрировалось в кончиках дрожащих пальцев, в случайных неловких поворотах тел, в неудобстве поз. Люди шли мимо машины в парк и из него, они заглядывали внутрь салона, скользя по зеркально-чистым стеклам равнодушными взглядами, но видели только оседающее за деревьями ярко-красное солнце.

– Иди сюда, – прошептал Николай, перетаскивая Машу, как пушинку, к себе на колени. – Как же ты меня довела, Мария Андреевна.

– Смеешься? – промурлыкала Маша, прижимаясь щекой к его плечу. Он не дал ей устроиться у себя на плече, подхватил под руки и усадил на себя верхом, как сидят в женском седле – ноги спущены на одну сторону.

– Удобно? – спросил он глухо, и хотя сидеть было неудобно, даже само это неудобство было приятно. Маша удивленно смотрела на мужчину и думала о том, как же это она могла не замечать, насколько хорош он, как привлекателен.

– А тебе? – спросила она в ответ, чем вызвала добрый, звенящий смех. Николай отстранился немного, чтобы рассмотреть Машу во всей красе – ее темные длинные волосы разметались по плечам, губы дрожат, чуть припухли и раскраснелись, щечки залил красный румянец.

– Ты хотя бы представляешь, насколько ты хороша? – спросил Николай и провел рукой по волосам, по Машиному плечу, прикоснулся пальцем через футболку к ее груди. Маша вздрогнула – совсем не ожидала этого – и густо покраснела. Она почувствовала, как ее соски набухли под футболкой, а дышать стало тяжело.

– Считаешь, я хороша? Не многие с тобой согласятся.

– Ты великолепная и наивная, и это сочетание поразительно, – прошептал он, поднеся ладони к ее футболке. Маша еще не поняла, что именно он задумал, но ее тело уже отреагировало, и она вытянулась в струнку, а губы ее приоткрылись. Гончаров медленно, не сводя взгляда с Машиных перепуганных темных глаз, просунул ладони под футболку, завел их Маше за спину, нащупал замочек от тонкого бюстгальтера и запустил под него пальцы.

– Не надо! – прошептала Маша, не зная, отчего ее это так пугает. То ли оттого, что они все еще сидели в автомобиле, буквально посреди проходной улицы, а может, оттого, что она догадывалась: это только начало того, о чем она имела крайне смутное, теоретическое представление.

Маша отлично владела материалом, если касаться биологии и физиологии. Имея родителей-врачей, она с самого детства была в центре их профессионального внимания. Там, где обычные родители измеряют температуру и вызывают врача, Маше внимательно осматривали все слизистые, составляли графики температуры за день и с маниакальной настойчивостью следили за приемом препаратов.

Когда Маша стала подрастать, мама провела с ней «беседу», после которой Маше и вовсе расхотелось взрослеть: вот бы повернуть время вспять и забыть о том, как именно устроена женская репродуктивная система и какие опасности ожидают ее впереди… До родов, в процессе родов и после них. Также ей прочитали курс физиологии и патфизиологии, что было особенно ужасно. Маша знала, что такое эндометрий, как именно передаются вирусы половым путем (вплоть до пластиковых моделей молекул). Маша никогда ни с кем не спала.