– Ну сколько можно? Нету никого, родители на даче, и менянету, я еще из Иордании не приехал, – буркнул он наконец, с трудом подавивжелание снять трубку и снова брякнуть ее на рычаг.

Отключить его, что ли? Но неизвестно, сколь подозрительныего сторожа. Например, они могут позвонить в бюро ремонта, а им там скажут, чтотелефон отключен… Кто его мог отключить, если дома нет никого? Одно из двух:или домовой завелся, или хозяин вернулся. Нет, уж лучше потерпеть, тем болеечто телефон наконец заткнулся.

Не вытираясь, чтобы подольше сберечь прохладу – форточки он,разумеется, не открывал, и в квартире было душновато, – Юрий опятьпрошлепал к окну.

Настроение у него почему-то испортилось, когда выяснилось,что «Москвич» за эти полчаса никуда не делся. Он не мог вспомнить, стоял здесьавтомобиль ночью или нет. Он ведь и не смотрел во двор. И вообще, еслинаблюдение за подъездом не прекращается ни ночью, ни днем, лучше менять машины,потому что одна и та же рано или поздно примелькается и покажетсяподозрительной. Неужели они никогда не снимают наблюдение? Но, может, его ужесняли – сегодня утром, к примеру. Надоело платить сторожам, убедились в бессмысленностиэтого дела, нашли доказательства невиновности курьера… А что, очень может быть,в жизни и не такое бывает! И вполне вероятно, что этот красный «Москвич» –вообще посторонняя и безопасная машина, а Юрий снят с крючка. Только ему,самому заинтересованному лицу, об этом никто не доложил и не доложит!

Вот же черт, а? Что же, ему по жизни теперь взаперти сидеть,как дезертиру времен Великой Отечественной, не знающему, что война давнокончилась? Кому теперь доказывать, что ты не верблюд? Саньки нет, этой Жанны,которая была его доверенным лицом и, вполне может статься, знала обо всейафере, – тоже нет… Если бы она осталась жива, можно было бы с ней как-тообъясниться. Хотя что за ерунда! Останься она жива, Юрий скорее всего никогдане узнал бы о ее существовании, вообще никто не знал бы, что у главы «Меркурия»имелась любовница – красивая, яркая брюнетка…

Газетный комок валялся все там же, в углу. Юрий подобралего, чтобы отнести в мусорное ведро, но почему-то развернул и снова посмотрелна фотографию. Вот она, Жанна. А этот непонятный предмет, неподвижным кулемлежащий рядом, – это ведь Санька, бедняга Санька, гад такой… Вспомнилосьвдруг, какое странное, напряженное лицо было у него в аэропорту, когда Юрий ужевзял кассету и пошел к таможеннику. Он даже удивился – что это с Саней, но вэтот миг мимо них прошла та красотка, его будущая соседка по самолету, имелькание ее незагорелых, высоко открытых ног на миг отвлекло мысли, направивих совсем в иное русло…

И вдруг Юрий резко развернул газету, расправил скомканнуюстраничку со статьей Ал. Фавитова и уставился на мертвое женское лицо скрупными, четкими чертами, в которых было что-то восточное.

Бредовая догадка, этого не может быть! Он вгляделся вфотографию – и показалось, что его крепко саданули кулаком в солнечноесплетение.

Женщина, уснувшая последним сном рядом с Саней Путятиным…Жанна Львова… да это ведь та самая холодноватая, молчаливая соседка Юрия порейсу Москва—Амман, похожая не то на китаянку, не то на грузинку, с этими еесерьгами в виде золотых корабликов, которые при каждом движении путались втугих лоснящихся черных кудрях.

Да, они не уходили и не собирались уходить…

– Ну что, будешь молчать, как Зоя Космодемьянская? – сусталыми интонациями спросил «Адидас». – Зря ты это, бабка, чес-слово,зря. Я человек, конечно, не злой, но ты меня доведешь. А ну-ка!

Он кивнул напарнику, и подушка снова налегла на лицо ВарварыВасильевны. Теперь она была готова к этому и успела глотнуть воздуха. Но«Адидас» следил внимательно и так сильно ударил ее в живот, что весь набранныйею воздух вырвался из легких.

Это было куда хуже, чем в первый раз. Задыхаясь, она грызлаподушку, а «Адидас» бил ее в живот – резко, точно, больно.

«Ну, все! – вдруг словно бы выкрикнул кто-то вголове. – Умираю!»

И в этот миг подушку отняли от ее лица, Варвара Васильевнасо всхлипом втянула воздух – и слезы хлынули из ее глаз.

Она не плакала слишком долго, может быть, несколько лет,чтобы их можно было просто так остановить. Унижение, ужас, боль, ненависть –все смешалось в этом потоке, но чуть ли не самым мучительным было то, что этислезы видят ублюдки, пришедшие ее мучить: они могут подумать, будто ВарвараВасильевна плачет в расчете на их жалость…

Даже если бы их можно было разжалобить, она не стала быплакать перед ними! А жалости-то у них как раз и не было.

– Ну, дозрела? – спросил «Адидас». – Где медальки?Я тебя внимательно слушаю.

Варвара Васильевна захлебнулась рыданием, но ничего несказала.

«Адидас» брезгливо передернул плечами, поглядев на еезалитое слезами лицо, потом вцепился в ее короткие седые волосы, повернулголову и несколько раз сильно, больно тиранул о сбившуюся простыню. Это онвытирал ей слезы, и через секунду стало понятно, зачем.

Второй грабитель – он был пониже ростом, чем «Адидас», нотоже отнюдь не «шкет», – вынул из кармана моток пластыря и ловко обмоталего вокруг головы Варвары Васильевны, залепив ей рот. Значит, они вытерли еемокрое лицо, чтобы пластырь держался крепко, не отклеивался.

И пластырь прилип что надо…

– Значит, так, – сказал «Адидас». – Не хочешьпо-хорошему – будем по-плохому. Только имей в виду: мы этого не хотели, ты нассама вынуждаешь. Сейчас будет больно… а может, приятно, это уж зависит отстепени твоей испорченности.

«Да что это за дом? – с ненавистью подумала ВарвараВасильевна. – Глухая ночь, а тут ногами топочут, голоса мужские раздаются,свет горит… Неужели никто не заметит ничего неладного, не вызовет милицию?!»

Не заметит, не вызовет. Это вам не 30—50-е годы, когда вседруг с друга глаз не спускали. Плохо было, теперь говорят. Доносительствогосподствовало. Права человека нарушались! Эх, как было бы кстати, если бысейчас какой-нибудь доноситель нарушил права этих двух ублюдков…

Но Варвара Васильевна знала, что никто не придет, никто неспасет.

– Посмотри сюда, – приказал «Адидас», а когда ВарвараВасильевна не послушалась, ударил ее кулаком, да так, что новый крик болипотонул в груди, задавленный пластырем, только судорога свела тело. –Посмотри, я сказал! И знай: меня надо слушаться! Поняла? Смотри, ну!