страшно от ее крика. Она впервые взглянула на меня:

– У-у-у, ты совсем плохенький. Опять нарика привезли. Сколько ж вас-то расплодилось. Так, что тут написано? Самой… Черти пишут, не поймешь… Самойленко. Ты Самойленко, значит. Возраст?

Она строго посмотрела на меня. В тот момент я не захотел ей отвечать, полностью отдавая себе отчет в том, что это будет воспринято как очередная ненормальность.

– Немой? Слышь? Сколько тут таких уже навидала. Давай дальше, тут заполнить все надо. Че молчишь-то? Привозят тут всяких, им допросы устраивать… Слышь, Сашка, слышь! Давай его в третье, в наркологию, там разберутся, а я сегодня уже домой пойду.

Меня привели, когда в палате никого не было. Все были на полднике. В этой палате на восьмерых в двери изнутри торчала ручка, то есть разрешалось выходить в коридор. Через несколько минут все вернулись и молча погрузились в свои постели. На меня, казалось, никто даже и не обратил внимания. Только потом я заметил, что через одну кровать, ту, что у второго окна, лежал какой-то парень и, не отрывая взгляда, смотрел на меня. Мне было очень неуютно от такого пристального взгляда, и я старался не смотреть в его сторону. Прошло минут пятнадцать, ничего в палате не менялось, я на него не смотрел, но чувствовал на себе его взгляд.

– Мен-н-н-я Иг-г-г-нат зов-в-вут, – я поднял голову и увидел, что он стоит около моей кровати и протягивает мне руку.

– Андрей, – тихо сказал я и подал ему руку.

Пожав мне руку, он медленно пошагал обратно к своей кровати.

Еще до первого прихода врача мне принесли гору таблеток и сказали, чтоб я их выпил. В тот первый день. Тогда я заснул, когда еще было светло, а проснулся уже утром. Да, первая ночь – мне она так понравилась. Такие яркие были сны.

Мне часто снилась школа. И в тот раз, как обычно, мы сидели перед уроком. Такое странное чувство, как бы мутное, но в то же время я не мог отличить, что это сон. Начался урок, и она зашла, немного опоздав. Я, как всегда, не решался посмотреть на нее, хотя она сидела совсем близко. Там, через одну парту направо. Все время отворачивался, глядя в окно, только чтоб не на нее… И снова мне делали замечание, что я в окно смотрю, а не на учителя. А она сидела там и тоже на меня не смотрела. Я не понимаю, почему даже во снах я не решался посмотреть в ее сторону. Ведь во сне можно делать что хочешь, совсем не бояться ничего. И в тот раз тоже. Хоть и опять в тумане, но все же более ярко. Она пришла к нам в восьмом и сразу стала центром внимания. Был такой неприятный возраст, когда еще никто не умеет ухаживать, но привлечь внимание к себе необходимо любой ценой. И не только ради самоутверждения… И бывало, кто-то рискнет грубо пошутить перед ней или выпендриться, закурив как бы невзначай, видя, что она идет и смотрит в его сторону. А я не знал, как быть, и только однажды пошел и купил яблок, а когда она пришла на перемене, решился и подошел:

– А у меня яблоки, – улыбаясь, сказал я.

– Ну и что? – с некоторым недоумением спросила она.

– Хочешь?

– Нет.

Это и был весь наш диалог за всю историю нашего существования.

Весь день строился стандартным образом. Утром приходила врач со своей свитой санитаров и практикантов. Они обходили все палаты по очереди. Подходили к нам. Ко мне.

– Самойленко. Как настроение сегодня? Ты кушал вчера? Хорошо кушал?

Я кивал головой.

– Ну молодец. Я еще днем зайду. Мы поговорим. Хорошо?

Потом все мои соседи почему-то ходили по коридору. Вернее, я понял это несколько позже, зачем надо ходить по коридору, а первые дни совсем не понимал. Игнат был единственным, с кем мы подружились. Общались мы совсем немного, но в столовой всегда садились рядом. Ему было трудно говорить, он сильно заикался. Есть их пищу я не мог. Я пил только чай и кушал черный хлеб, немного мокрый.

Игнат был немного странным. Он один раз начал рассказывать о каком-то фильме, который смотрел. Так старался, а не особо получалось рассказать. Мне даже стало не по себе, что он ради меня так старается что-то рассказать. Я и не понял, о чем был этот фильм, но чтоб его не обижать, сказал, что очень интересно и обязательно посмотрю.

Ужас начался через несколько дней. На одну из кроватей положили старика. Он регулярно, почти по часам, каждые десять минут вставал, подходил к окну, внимательно вглядывался во что-то, а потом резко, даже по-молодому возвращался на кровать. Я не понял, что произошло. За что его привязали к кровати. Ничего не понял. Он сопротивлялся и кричал, а те, кто каждое утро зависали надо мной с безразличными лицами, превратились в каких-то зверей и скручивали его чем-то длинным, а потом привязывали к кровати. Он так пролежал несколько дней. Его не кормили! Нет, его не кормили, я целый день наблюдал за ним, он спал, а когда просыпался, снова засыпал. Вот так. Это и есть романтика психиатрической больницы. Через несколько дней от него даже стало по-особому пахнуть. И если кто-то будет писать о психиатрической больнице в романтическом русле, пусть опишет этот запах тоже.

Я видел, что в те короткие моменты, когда он просыпался, он просто смотрел на потолок, как бы не осознавая себя, а потом резко поворачивался к моему окну, будто вспоминая что-то. И снова засыпал. Был день, когда я просмотрел на него до самого вечера, сидя на своей кровати и обхватив колени руками. Я ждал, когда он проснется, посмотрит в окно, а потом опять заснет. И так пять раз.

Зачем надо ходить по коридору, я понял на четвертый день. Мы все качались на невидимых качелях, кто бродя по коридору, кто сидя на кровати. Галоперидол и остальная разноцветная ерунда были пропуском на аттракцион, где каждый выбирал себе свои качели. Поначалу я лишь спал и ходил тонко-тонко, а когда никто не видел, дотрагивался до стены. Она была холодной. Так нравился этот холод. Ходил несколько часов, а потом засыпал, даже немного одурманенный от того запаха, который исходил от старика.

– Так, Самойленко, почему ты ничего не ешь? Ты пойми, если ты не