class="p1">– А если неправильно сделаем, то Бог не поможет? – смеясь, спросил я.

– А вот этого не знаю, – серьезно сказал Леусь. – Вот вы сами рассудите, в церковь приходят и все делают как надо: сначала дядя шепчет чего-то за воротами, потом книгу выносит. А все, кто собирается, тоже понимают и по-правильному молятся. А если бы молиться можно было как кто хочет, то зачем все это делается и люди идут? Они же не дураки, каждый и молился бы по-своему. Нет, они приходят и правильно молятся. А если бы молитвы не действовали, то они следующий раз не пришли бы. Значит, действуют. И мы если правильно помолимся, то все получится.

– Ну, а ты думаешь, что знаешь, как правильно?

– Ну так, – Леусь ухмыльнулся. – Я ж за дядей наблюдал сколько.

– А, может, мы дядю лучше попросим, а вдруг ты чего напутаешь? – немного иронично спросил я.

– Дяди уже давно нет. А я чем плох? Андрюха, Игнат, вы что, не верите, что я все правильно сделаю?

Мы рассмеялись. Как-то странно было все это. Может, это и была игра, но мне она начинала казаться реальностью. Игнат не мог остановиться от смеха. Я никак не мог понять, шутит ли Леусь или он серьезен. А понять было невозможно, потому что он мог, как обычно, здраво рассуждать и внезапно начать нести сущий бред. Но не поддержать эту идею я не мог, пусть она была и полностью безумной.

– Давай, я согласен, – сказал я, глядя на улыбающегося Игната.

– Так… – Леусь стал нервно ходить. – Так…

– Что такое?

– Надо все толком вспомнить. Это же не шутки, мы с Богом разговаривать собираемся, – сказал он.

– Дурдом, – шепнул я на ухо Игнату, и тот снова рассмеялся.

– Погодите, вы не верите мне? Вы не верите, что я знаю, как с Богом говорить? – было видно, что он действительно обиделся. – Да ты ее просто не любишь, и все. Вот что я тебе скажу, Андрюха, письма ты писал для себя, ты и не хотел, чтоб она их прочла. Да ты ее не любишь, видел ее в гробу в белых тапочках, тебе не нужна она. Игнат, он дурил нас с тобой, – он перешел на крик.

– Люблю, – улыбка и всякая ирония у меня пропали.

– А если так, то должен меня слушаться. Кто из нас племянник священника? Ты? Или, может, ты, Игнат?

– Н-н-н-не…

– Ну вот и слушайте меня.

– Так, Леусь, идем, час отгулял уже, – послышался крик санитара из их отделения.

Мы остались стоять с Игнатом около пруда.

– Игнат, я понимаю, конечно, он наш друг. Но как ты считаешь, он совсем того? Или это все может быть правдой?

Игнат рассмеялся, и мы тоже побрели в сторону нашего отделения. Все происходящее придало мне каких-то сил. У меня ведь появились настоящие друзья. Раньше их не было, никогда не было. В школе надо мной смеялись – смеялись, наверное, из-за того, что я ни с кем не общался и плохо учился. Учиться мне совсем не нравилось. Да и сложно представить, что это может хоть кому-то понравиться. Все мы сидели на уроках против своей воли. Но с восьмого класса я начал ходить в школу с радостью, понятно, по какой причине.

А Леусь был точно странным. Может, таких и называют сумасшедшими? Он иногда становился таким эмоциональным, иногда так искренне смеялся, иногда такую нелепицу нес… Но он ведь стал моим другом. Эти страшные стены, убивающие во мне свободу, которой, по сути, никогда и не было, дали мне двух лучших друзей. А может, внешне я казался еще более странным, чем они, да неважно все это: главное, что мы понимали и ценили друг друга.

Но тот вечер изменил очень многое. Я с таким воодушевлением вернулся с прогулки. Никогда так много не ел, как в тот ужин. Я даже не посмотрел, что мне приготовили, просто взял и съел то, что было на тарелке.

Не помню, когда такое еще со мною было. А когда вернулся в палату, то увидел, что старик сидит на кровати развязанный и улыбается.

– Они меня развязали, – он улыбался беззубой улыбкой. – А я не пойду больше смотреть ей вслед.

Я присел на его кровать:

– Меня Андрей зовут.

– Я больше не пойду смотреть ей вслед, – посмотрел он на меня и снова заулыбался.

Я понял, что диалог с ним построить сложно, и пересел на свою кровать, обдумывая сегодняшний разговор у пруда. Где-то полчаса старик сидел на кровати почти неподвижно, только иногда повторяя ту самую фразу, что он не пойдет на кого-то смотреть. И вдруг он вскочил и, словно пуля, бросился к окну. Его глаза горели. Он смотрел в окно с каким-то необычным выражением лица, будто видел нечто необычное. Тут его лицо побледнело, потом искривился рот, он сел прямо на пол и начал дергать себя за оставшиеся на лысине островки седых волос.

– Я больше не пойду, – кричал он изо всех сил. – А-а-а-а… я больше не пойду.

Тут прибежали два санитара и, схватив старика, поволокли на его кровать.

– Вот чокнутый урод, давай шприц сюда.

– Я больше не пойду, – продолжал старик.

– Заткнись, – один из санитаров со всей силы ударил старика по лицу. Он ударил его так, что было видно, что тот теряет сознание. Игнат испуганно прижался к стенке, обхватив колени руками и прижимая к коленям голову.

– Что вы делаете? – закричал я и бросился на помощь старику.

– Еще один, зови Сашку, скручивай их, – услышал я.

– Ему больно, вы, гады, ему больно, – я попытался оторвать руки санитара от старика.

И тут все вокруг поплыло. Лишь помню странные звуки, будто откуда-то из труб. Казалось, у меня в голове все рассыпается под этот странный звук. Я теряю всякий контроль над реальностью и просто проваливаюсь…

– Самойленко, что произошло? Почему ты буйствовал вчера?

Я очнулся от ударов по щекам. Передо мной стояла наша врач, но я лежал не на своей кровати.

– Самойленко, я думала, раз ты кушать хорошо стал, то пошел на поправку. А теперь тебя приходится на дополнительный курс перевести. Будешь пока что в первой палате находиться.

Я не сразу понял, где я. А когда понял, то стало необычайно страшно. До этого мне снилась один раз первая палата, был даже не сон, а какой-то кошмар. Туалет располагался прямо в палате, там, за перегородкой. Было ужасно накурено, и кто-то постоянно