могло бы быть мое детство с теперешними друзьями. Проведи я с ними бок о бок все семнадцать лет, изменило бы это мое положение в иерархии? Не из-за Бруклина ли я не умею радоваться, мои отношения с окружающими безнадежно непрочны – или я и в Зайон-Хиллсе чувствовал бы себя точно так же, если не хуже? Каково это – разучиться одиночеству?

– Нас с тобой воспитывали по-разному.

Она понимающе улыбнулась.

– Извини, я совсем забыла. – Она обхватила себя за обнаженные плечи. – Но твоим родителям хоть нравится здесь?

– Маме нравится, – ответил я. – Даже очень.

– Ребс говорит, она мгновенно сдружилась с Синтией Харрис.

– Да, маме она очень нравится, – сказал я. – И вообще здешняя жизнь.

– А твоему отцу?

– Не знаю. – Я переступил с пяток на носки. – Если честно, нет.

– Почему? – удивилась она. – Потому что здесь женщины в брюках? Потому что девушки и парни ходят в одну школу? Потому что у нас меньше учат Тору?

– Отчасти поэтому. Но вообще, мне кажется, он тоскует по общине, вся жизнь которой посвящена одной-единственной вещи.

– Моде?

Я невольно рассмеялся.

– Аводат Хашем[163]. Все дело в разнице приоритетов. Или одержимости, не знаю. Типа того, что мы либо сознательно стремимся каждую минуту нашего дня стать ближе к Богу – либо существуем в системе, которая отводит часть времени служению Богу, часть – жизни в большом мире и часть – попыткам примирить первое со вторым.

София задумалась над моими словами, хотя я видел, что она притворяется, поскольку немедля нашла что ответить и только ради меня держит паузу.

– С кем ты больше согласен, с матерью или с отцом?

– Как тебе сказать. Переезд сюда действительно вызвал у меня культурный шок.

– Я так и поняла. А сейчас?

– Не знаю, – сказал я. – Наверное, еще не решил.

Она схватила меня за локоть, мы остановились.

– Расскажи мне что-нибудь.

– Что?

– Что хочешь. – София сложила ладони. Провела большим пальцем правой руки по левому запястью. Нервно моргнула. – Какой-нибудь секрет.

– У меня нет секретов, – ответил я.

– У всех есть секреты. Я хочу услышать то, чего ты никому не рассказывал.

Я рассматривал по отдельности черты ее лица: аккуратно очерченные брови, тонкие морщинки на лбу, веснушки под левым ухом. Я стоял так близко, что не видел ее, так близко, что она превратилась в облако музыки, дыхания, света.

– Мои друзья, – тихо проговорил я. – Из Бруклина. Я не люблю их.

Лицо ее не дрогнуло, и это меня удивило. Я сознавал, что мне не укрыться от ее проницательного взгляда, если София решит устремить его на меня.

– И что?

– В смысле – и что?

Она посмотрела на меня так, словно гляделась в зеркало.

– Давно ты с ними знаком?

– Недавно, всего лишь целую жизнь. Они вроде как мои лучшие друзья.

– Люди расходятся. – Мое признание явно не произвело на Софию ни малейшего впечатления. – Все расходятся.

– Но что, если я никогда не любил их, – чужим голосом произнес я, – что, если я терпеть их не могу. Когда я был с ними, мне казалось, я один.

Она устремила на меня немигающий взгляд.

– Я знаю, что значит быть одной.

Пауза.

– Теперь твоя очередь, – сказал я.

Вечер обрушил на нас всю свою тяжесть. София не сводила с меня невозмутимого взгляда.

– Жаль, что это не свидание.

Земля качнулась у меня под ногами, счастье зазвенело со всех концов света.

– Я никогда не был на свидании, – признался я и поморщился, ожидая насмешек, но София молча и кротко смотрела на меня. Ее недоступность разбивала мне сердце. У меня вдруг подкосились ноги, словно после долгой прогулки.

– Вот и замечательно.

Издалека к нам двигалась парочка, лихорадочно махала нам руками.

– Мы думали, потеряли вас, – крикнул Ноах. – Поехали отсюда.

* * *

– Спасибо, что пришли, тем более в праздники, – сухо сказала миссис Баллинджер.

Мы сидели у нее в кабинете, я в середине, родители по бокам, и улыбались изо всех сил. Накануне вечером в столовой я бился над противным фрагментом учебника биологии, мама прервала мои занятия сообщением, что академия назначила нам встречу с консультантом по высшему образованию.

“Добрый знак. – Мама счастливо улыбалась. – Они ведь не зовут к себе всех подряд?” – “Вообще-то зовут. – Я представил южный говорок нашего секретаря, миссис Дженис, в трубке. – Причем действительно всех подряд”.

– Ну что, Ари. – Миссис Баллинджер барабанила по полупустому столу пальцами, унизанными кольцами. – С нашего последнего разговора у вас была масса времени акклиматизироваться.

– Да, – ответил я после затянувшейся паузы, сообразив, что она ждет ответа на свое утверждение.

– И как ваши дела?

– Лучше, – уклончиво сказал я.

Она заглянула в папку с моими оценками.

– И в школе?

– В основном да.

Сидящая слева от меня мама просияла.

– Не могу не отметить, миссис Баллинджер, мы гордимся его успехами.

Мы с миссис Баллинджер переглянулись.

– Да, – бросила она. – Разумеется, гордитесь. Привыкать всегда нелегко, тем более если так поздно вступил в игру. И все же я предпочла бы, чтобы его оценки были чуточку выше.

– Да? – Мама расстроилась, словно ей сообщили, что я неуспевающий. Отец, державшийся мучительно вежливо, молча нахмурился. Сперва он отказался ехать на встречу, настаивал, что я должен минимум два года отучиться в ешиве, а уж потом думать о высшем образовании. Ведь так сделал он сам, распинался отец, и почти все его родственники. Но мать победила.

– По биологии, – быстро добавила миссис Баллинджер, заметив мамино разочарование. – Этот предмет дается ему труднее всего. А по математике он исправился.

– Зато написал прекрасное сочинение, – промямлила мама.

Миссис Баллинджер весело улыбнулась:

– Да, миссис Хартман мне говорила.

– Правда? – вскинулся я.

– На днях за обедом сказала. Она очень вас хвалила, Ари. На удивление.

Меня охватила благодарность к миссис Баллинджер. Мама вновь просияла, напряжение немного рассеялось. Даже отец осторожно кивнул.

– А теперь к делу. – Миссис Баллинджер пробежала глазами мои бумаги. – Вы уже выбрали колледжи?

Мы замялись, не желая признаваться, что даже не обсуждали этот вопрос.

– Пока ничего конкретного, – наконец произнес я.

– Ничего конкретного, – повторила миссис Баллинджер. – Гм. То есть…

Я неопределенно повел плечами:

– Посмотрели кое-какие.

Она наклонилась над столом:

– Какие именно?

– С гуманитарным уклоном. – Я вспомнил слова Софии, впечатлив маму. – Я хочу изучать литературу.

– Это еще что? – не сдержавшись, фистулой выдавил отец, и мать вперила в него свой фирменный убийственный взгляд.

– Замечательно. – Миссис Баллинджер с любопытством взглянула на отца. – Разумеется, решение предварительное, но есть немало хороших гуманитарных колледжей…

– Куда ты хочешь? – перебила мама. – В Стэнфорд же принимают писателей, верно?

– В Стэнфорд? – переспросил отец. – Это который из Плюща?

Я прикрыл лицо ладонью. Мама скроила оскорбленную гримасу.

Миссис