В конце концов, где я провожу сейчас время? В крупнейших илучших театрах Парижа. Для меня забронированы лучшие места на оперных ибалетных спектаклях, на представлениях пьес Мольера и Расина. Я часами могустоять у рампы, глазея на величайших актеров и актрис. У меня множествокостюмов всех цветов радуги, париков, сделанных по последней моде, башмаков сбриллиантовыми пряжками и золотыми каблуками, а пальцы мои украшают перстни сдрагоценными камнями.

Я мог без конца наслаждаться поэтикой стихов, пьянел отпения и музыки, которые слышал, от изгиба рук танцовщика в балете, от звуковоргана под сводами Нотр-Дам. Меня приводил в восторг гул колоколов, которыеотсчитывали для меня время, и даже снег, беззвучно падавший с неба и укрывавшийземлю в пустых садах Тюильри.

С каждой ночью я все меньше и меньше опасался смертных иначинал вполне свободно чувствовать себя в их обществе.

Не прошло и месяца, как я отважился появиться посредиогромной толпы на балу в Пале-Рояле. После очередной охоты я был возбужден,чувствовал тепло во всем теле и на щеках моих горел румянец. Не медля ниминуты, я присоединился к танцующим. Ни у кого из присутствующих не зародилосьдаже сомнения на мой счет. Напротив, какая-то магическая сила притягивала комне женщин. Мне нравилось прикосновение их горячих пальцев, нравилось обниматьих плечи и прижиматься к их мягкой груди.

Позже я смело отправлялся бродить по бульварам. Проходя какможно быстрее мимо театра Рено, я заглядывал в другие, чтобы посмотретькукольное представление, выступление мимов или акробатов. Я больше не стремилсяукрыться от света уличных фонарей. Я заходил в кафе и приказывал принести чашкукофе только лишь затем, чтобы ощутить пальцами исходящее от нее тепло, а есливозникало желание, беседовал с другими посетителями.

Я даже спорил с ними о состоянии монархии. Мало того, япристрастился к бильярду и старательно овладевал мастерством в этой игре.Теперь мне казалось, что я могу без опаски отправиться в театр Рено, купитьбилет и тихонечко проскользнуть на балкон, чтобы оттуда наблюдать за ходомпредставления. Я могу увидеть Никола!

И все же я не стал этого делать. О чем мог я мечтать, на чтонадеяться, окажись я рядом с Ники? Одно дело вводить в заблуждение и дурачитьпосторонних мужчин и женщин, прежде меня не знавших, но что увидит Никола, еслизаглянет в мои глаза? Что он подумает, увидев мою кожу? И вообще, у менявпереди еще очень много дел, говорил я себе. Шло время, и я все больше и большеузнавал о собственной природе и о тех возможностях и власти, которыми обладал.

Волосы мои, например, стали светлее, но при этом толще игуще. Кроме того, они совершенно перестали расти. То же самое происходило и сногтями на руках и ногах. Они стали более блестящими, и, если я вдруг решал ихсостричь, они быстро восстанавливались и достигали той же длины, что и в моментмоей смерти. Конечно же, люди при первом взгляде на меня не могли открыть моисекреты, но их внимание могли привлечь другие особенности: необычный свет вмоих глазах, отражение в них всех цветов радуги, слабо люминесцирующая кожа.

Когда я был голоден, люминесценция становилась особеннозаметной. А следовательно, у меня было еще больше оснований хорошо питаться.

Я постепенно убеждался в том, что одним пристальным взглядоммогу держать людей в полном повиновении. Также я понял, что мне следуеттщательно следить за модуляцией собственного голоса. Он мог звучать непривычнонизко, иногда чересчур тихо для человеческого уха, а если бы я стал вдруг кричатьили слишком громко смеяться, то мог бы оглушить окружающих, да и сам мог быоглохнуть.

Существовала еще одна трудность – моя манера двигаться. Ястарался ходить, бегать, танцевать, улыбаться и жестикулировать как самыйобыкновенный человек. Но в состоянии сильного волнения, удивления, горя илииспуга тело мое обладало поистине акробатической гибкостью.

Мне приходилось внимательно следить и за выражением лица,поскольку я был склонен к преувеличенному проявлению эмоций. Однажды, когда язабылся во время прогулки по бульвару Тамплиеров – а думал я в тот момент, каки всегда, о Никола, – я уселся под деревом, прислонившись спиной к стволуи подтянув колени к подбородку, а потом обхватил голову руками и стал при этомпохож на потрясенного эльфа из волшебной сказки. Джентльмен восемнадцатоговека, носящий парчовый фрак и белые шелковые чулки, не должен вести себяподобным образом, во всяком случае на улице.

В другой раз, погрузившись в размышления о закономерностяхпреломления и игры света на различных поверхностях, я подпрыгнул и уселся,скрестив ноги и упершись локтями в колени, на крыше кареты.

Подобные выходки приводили людей в недоумение. Иногда онипугали окружающих. Но чаще всего, даже в тех случаях, когда их пугал, например,вид моей кожи, люди просто отводили глаза. Я быстро понял, что они предпочиталиобманываться, убеждая себя в том, что все в этом мире можно так или иначеобъяснить. Такова была особенность рационального мышления тех, кто жил ввосемнадцатом веке.

За последние сто лет не было ни одного дела по обвинению вколдовстве. Последним, насколько мне известно, был суд над предсказательницейсудьбы Ла Вуазин, которую живьем сожгли на костре еще во времена Людовика,Короля-Солнце.

И не забывайте, что это был Париж. А потому, даже если мнеслучалось раздавить в руке хрустальный бокал или чересчур сильно хлопнутьдверью, все просто считали, что я пьян.

Время от времени я ловил себя на том, что отвечаю на вопрос,прежде чем он мне задан. Я мог также впасть в состояние полного ступора и долгосидеть, уставясь на горящие свечи или на ветви деревьев, – окружающиепотом начинали взволнованно спрашивать, уж не заболел ли я.

Самой большой моей проблемой, однако, оставался смех. Иногдана меня находили такие приступы смеха, что я никак не мог заставить себяостановиться. Эти приступы могли быть вызваны самыми разными причинами.Полнейшая ненормальность моего собственного положения абсолютно выводила меняиз равновесия и рождала во мне непреодолимое желание расхохотаться.

Со мной это и сейчас случается достаточно часто. Никакиепотери, никакая боль, даже все более и более углубляющееся понимание тоготяжелого положения, в котором я оказался, ничего не смогли изменить. Мне вдруг,ни с того ни с сего, что-то кажется смешным, и я начинаю хохотать и никак немогу остановиться.

Кстати, эта моя особенность приводит в ярость другихвампиров. Однако я в своем рассказе забегаю вперед.

Как вы уже, наверное, заметили, я еще ни словом необмолвился о других вампирах. Но в том-то и дело, что я не мог найти ни одногоиз них.

Во всем Париже мне ни разу не встретилось ни односверхъестественное существо.