– Что случилось, объясни?

– Нет, ничего… – разочарованно выдохнула девушка. – Мне просто показалось, извините. Вы что-то спросить хотели?

– Да. Мне нужен адрес сестры Рогова в Отрадном. И номер ее телефона.

– Тети Руфины? А зачем?

– Ну, хотя бы затем, чтобы сообщить ей о смерти брата. Ты ведь не звонила ей, так?

– Нет, не звонила… Как-то я… не смогла… Наверное, Клим позвонил.

– Я думаю, он вряд ли знает ее телефон.

– Да, я вам сейчас запишу. Можно мне бумагу и ручку?

И снова Тая замерла, вытянув шею и напряженно вслушиваясь в тишину. Потом рассеянно взяла из Кириных рук листок, прижала пальцами к широкому балконному парапету, начала писать, неловко согнувшись. И вдруг распрямилась, как струна, опять прислушиваясь.

Кира мысленно хлопнула себя по лбу – да что ж она сразу не догадалась! Девчонка же Тараса ждет!

И тут же ее окатило страхом – а вдруг Тарас не приедет? Вдруг Севка и Светка его не пустят, дома запрут, придумают что-нибудь? Хотя… Вряд ли это у них получится. Если парень смело средь бела дня сюда заявился, если в драку с Климом полез. Ладно, пусть ждет. Скорее всего, дождется.

Кира забрала из рук Таи листок с адресом, сунула в карман рубашки, произнесла деловито:

– Я пойду, Тая, у меня еще много дел. А ты будь дома, никуда не уходи.

– Нет, Кира Владимировна, я никуда не уйду.

– Да, вот еще что… Мое предложение остается в силе, ты можешь переехать ко мне в любое время.

– Спасибо… Но я пока здесь.

– Понятно. Если что – звони. Вот моя визитка, там все телефоны. До встречи!

– Да, Кира Владимировна. Спасибо вам!

Усевшись в машину рядом с водителем, Кира скомандовала:

– Сейчас на улицу Пролетарскую поедем, Саш. Дом пятьдесят пять. Знаешь, где это?

– А вы мне скажите, кто в этом доме живет, я по фамилии сразу определюсь. Я же местный, у меня на Пролетарской родня.

– Воскобойниковы там живут.

– А, понял. Это за водонапорной башней. Десять минут, и мы на месте, Кира Владимировна.

– Поехали…

Улица Пролетарская прилепилась к самой окраине города и вполне соответствовала своему названию. Домики на ней стояли неказистые, прятались в глубине палисадников, будто стеснялись показаться прохожему. Да и прохожих не было видно, лишь две собаки, пробегая мимо, облаяли машину с двух сторон.

– Здесь они живут, Воскобойниковы, – прокомментировал Саша, притормозив у палисадника, заросшего кустами смородины. – Дом у них пополам поделен, в одной половине старшая Воскобойникова живет, а в другой – младшая, Татьяна, которая сейчас у Рогова в доме. Я видел, как она туда заходила.

– Понятно, Саш. Я в курсе.

– Ага… А участок у них вроде общий. Вас проводить или одна пойдете?

– Одна, конечно. Собаки нет?

– Да нет вроде… Но вдруг… Мне не трудно, могу и проводить.

– Не надо, я сама.

– Но…

– Я сама, Саша! – ответила Кира, выбираясь из машины.

Ей и самой не понравилось свое раздражение, но что делать? Понятно, что этот Саша недавно устроился на работу в полицию, и понятно, что страшно этим обстоятельством гордится и всячески старается быть полезным, но она тут при чем? К тому же глаза у него любопытством горели, когда помощь свою предлагал, и это явилось дополнительным раздражающим фактором. Но не станешь ведь парню грубить по-настоящему – обидится еще. И Павлу Петровичу обещала.

Низкая калитка была заперта на щеколду-вертушку – наивное изобретение, приглашающее войти в хозяйские приделы всем, кто ни пожелает. От калитки меж кустов смородины тянулась выложенная красным кирпичом дорожка, вся в пятнах раздавленных ягод.

А дом, кстати, был ничего себе, вблизи смотрелся гораздо лучше, чем с улицы. И крыльцо крепкое, высокое, с домотканым цветастым половичком у дверей.

Кира не успела ступить на крыльцо – дверь дома открылась, выпустив наружу плотного розовощекого подростка в клетчатой ковбойке, с коротким белобрысым чубчиком надо лбом.

– Здравствуй… Ты Сережа, наверное? – улыбнулась ему приветливо Кира.

– Да… Здравствуйте… А вы кто?

– Меня зовут Кира Владимировна. Скажи, Сережа, а бабушка дома? Твою бабушку зовут Мария Тимофеевна Воскобойникова?

– А, так вы к бабушке, – немного разочарованно протянул Сережа, оглядывая Киру с головы до ног. – Нет, бабушка еще не приехала. Но я вас могу проводить, если хотите. И сам показать могу.

– Что… показать? – оторопела от такого предложения Кира.

– Так вы ж, наверное, иконе поклониться пришли? Выходит, зря шли, что ли? Да вы не стесняйтесь, бабушка разрешает заходить, когда ее дома нет! И ключи специально оставляет. У нас дом на две половины разделен, в бабушкину половину вход с другой стороны. Хотите, я ключи возьму и вам дверь отопру? И покажу все, и расскажу.

Кира неопределенно повела головой, и Сережа понял ее жест по-своему – нырнул обратно в дом и вскоре вышел на крыльцо с ключами, деловито сунул ноги в шлепанцы, проговорил тоном искушенного в своем деле экскурсовода:

– Идите за мной, пожалуйста.

Кира последовала за ним, послушно ступая шаг в шаг. Обогнули дом, взошли на крыльцо поменьше – не крыльцо, а ступеньки из трех досок, опасно прогибающихся под ногами. Сережа, копошась ключом в замочной скважине, пояснил:

– Бабушка сама захотела на две половины разделиться. К ней люди ходят, она не хочет, чтобы нам с мамой досаждали. Да и не половина у нее вовсе, а так, маленькая комнатка получилась. Она тут и спит, и ест, и молится. Ей так удобно. Потому вы не думайте…

– Я не думаю, Сережа, что ты.

– Нет, правда, я бабушку очень люблю и всегда ей помогаю. Мы ведь раньше вдвоем с ней жили, мама потом приехала, когда… Ну, в общем, это неважно. Заходите.

Кира шагнула за ним в дверной проем, чуть не ударившись головой о притолоку, и очутилась в небольшой сумрачной комнатке – маленькое окно было задернуто старенькими льняными занавесками, через которые солнечный свет проникал в комнатку белесым туманом.

Комната по скромности обстановки скорее напоминала монашескую келью – в углу стояла узкая кровать, по-солдатски застеленная серым байковым одеялом, в углу притулился двустворчатый платяной шкаф, а все пространство у противоположной стены захватил стеллаж с книгами и иконами.

– Смотрите, вот она… Икона Божьей Матери, называется «Умягчение злых сердец»… – шагнул к стеллажу Сережа и указал рукой на большую икону, сияющую мягкой пастельной росписью в размытом занавесками солнечном свете.

Кира подошла, робко всмотрелась. Почувствовала, как тревожно и гулко стучит сердце в груди. Рука сама потянулась ко лбу – перекреститься.