Меня! Никто! Не! Спрашивал! — отчеканил я, нависнув над нею. — Меня просто выбрали, чтобы я участвовал в этой грёбанной политической игре, спасая из пропасти и ваше грёбанное графство, и ваше грёбанное королевство! Если смогу, конечно. А потому мне насрать на твои рефлексии, женщина!

— И ещё, — добавил тише, снова гася пламя — увлёкся. — И ещё. Анабель — рука господня. Я серьёзно насчёт неё. Я это с самого начала сказал, и позже лишь убедился, что это так. Хочешь ненавидеть — ненавидь господа, она — его рука. Но снова напомню, ты в любом случае сейчас оплакивала бы своего братца-извращенца, это решение было принято не нами. И обрати внимание на то, что она делает. Она может спасти этот грёбанный мир, дав ему мощнейшее лекарство, способное спасти тысячи. Говорю же, у бога отличное чувство юмора, если его правильно понимать. Всего хорошего.

Развернулся и пошёл вниз, придерживаясь за стены. Всё же какие-то части камзола обуглил, этот на выброс… Пардон, на туалетную бумагу в башенку. А ещё жутко хотелось пить, и совсем жутко хотелось сладкого. После такого-то выброса магии неудивительно.

Спустился вниз, шатаясь, побрёл к углу замка, где мы вчера и позавчера бодяжили сахар, оставив загустевший сироп догоняться в специальных глиняных чашечках. Глиняных потому, что помню, как тяжело выковыривать сахарного петушка из тары, пришла идея тупо разбить глиняные стаканы и плошки, чтобы не заморачиваться — глин в графстве много, даже возле замка что-то добывают, и в замковой деревне есть свой горшечник. Подойдя, расхуячил одну из форм в виде небольшого стакана, после чего вгрызся зубами в противное сладкое, но одновременно горькое, со вкусом пригара, твёрдое нечто.

Бляха, так и зубы можно сломать! А, вот, колун.

Топором, оставленным после монтажа деревянного пресса для жмыха, его обухом, грохнул сахарный кусок на осколки, собрал что смог по темноте, положил неправильные, местами острые куски в рот и принялся самозабвенно сосать.

М-да, для Ромы вкус так себе. Намудрили мы что-то, пока готовили. Гадость. А может это свекла такая, ХЗ. Но для Ричи после мёда эта субстанция была на втором месте. Сладкое тут едят редко, и не в такой концентрированной форме.

— Вашсиятельство… А, вашсиятельство?

Слуги всё это время разбегались от меня, держась подальше, но на виду — вдруг понадобятся. А вот тот мужик, который помогал мне с варкой сахара, мешавший в тазу сладкую массу длинной деревянной лопатой несколько часов без устали, смело подошёл, не боясь попасть под прицел графского пламени.

— Фево фебе? — рыкнул я, впрочем, успокаиваясь.

— Эта… Водицы нате. Сей продукт надо запивать, сладко очень. И мёд — тот мягкий, вязкий но жидкий, а это колоть надо, и сосать. Неудобно.

Я взял протянутую деревянную литровую кружку с колодезной водой. Приложился. В несколько заходов, позволяя сахару во рту раствориться, выпил. Непроизвольно магией подогревал воду в собственном рту! Пипец техники безопасности на меня нет, но я отчего-то знал, всё получится. Был уверен в том, что делаю. Надо доверять себе и своим чувствам. Физика, понимание механизмов — хорошо, но магия — часть человека, надо жить ею, слиться с ней.

Опустило. Ломать перестало. Сладкого хотелось неимоверно, но уже не трусило.

— Как звать тебя, уважаемый? — довольно спросил я.

— Та не, не уважаемый я. Я Трифон.

Лаконично, ёмко, точно, но не совсем понятно.

— Трифон… Крепостной?

— Ага. Проданный, — довольно кивнул мужик.

— Проданный? — не понял я.

— Ну да. По суду. За долги. Ваш батюшка меня купил, служил ему тут, на конюшне.

— А вольным кем был? Мастеровым? — Интересный расклад. Не знал про него.

— Подмастерьем. В цирюльне. Пока за драку того… С благородным. И штраф. А у меня ничего нету. — Мужик опустил глаза в землю. — Ну, вот меня и… Того. И если б не ваш батюшка, земля ему пухом…

— Как тебе сахар? — кивнул я на накрытые крышками от бочек разномастные сосуды с уже, оказывается, затвердевшим сиропом.

— Хорошо. Но что-то не так мы делаем. Надо бы попробовать в кожуре варить. И мыть баб заставить свеклу чище. А вот пресс хорошо работает, но надо б больше сделать. И камней навалить тяжелее — больше сока выйдет.

— Трифон, завтра подойду, попробуем наш урожай при свете солнца, а не луны, — указал в небо, — тогда и обсудим.

— Как скажешь, вашсиятельство, — кивнул Трифон и удалился. Видно, что не урождённый крепостной. Не трусится так, как холопы. Но и для вольного дерзок. Или нет? Завтра узнаю.

— Чего встали? Не видели графа, жрущего сахар среди ночи? — прикрикнул я на окружавших меня дугой невдалеке слуг. Уже пройдя сквозь их кольцо, понял, что зацепило в толпе. Обернулся. Точно, и она здесь.

— Эстер, мать твою! Ты что здесь делаешь? Пошли, бегом! — Развернулся и пошёл в направлении донжона. Понравившаяся вчера рыжуля засеменила следом.

— Доброе утро! Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы! Кто хочет поработать?

Тишина. Толпа «зэков» смотрела на меня, стараясь держать глаза в землю, но украдкой поднимая взгляд и рассматривая, чего это граф ихний чудит? Тоже мне «алкоголики тунеядцы» — хотелось выругаться. Но что есть. Мужики это были. В основном. Лапотники. Лаптей тут не носили, использовали многолетние несносимые деревянные башмаки, или босиком шастали. Это я имею в виду забитый крестьянский вид. Однако все они совершили преступления, и их осудил, впаяв приговор, мировой судья.

Мировые судьи назначаются графом. Всех нынешних назначил, разумеется, отец. Их у меня по количеству округов. И учитывая, что рассматривают эти суды дела самого низшего звена, коррупция в них так себе (хотя, разумеется, есть). На баронских землях и судья и прокурор — барон, но я один, не могу ж разорваться? Кстати, это идея — надо срочно провести судебную реформу. Упорядочить суды в один магистрат. Что суд — это отдельная ветвь власти, не связанная с властью исполнительной, тут не знают; на своих землях владетель — царь и бог. Кроме коронных преступлений, но их уже рассматривает королевский суд. Это который между субъектами королевства: графами, герцогами, городами. Есть промежуточное звено — суд сеньора. Это когда сеньор судит вассалов. Например я своих баронов и СВОИ города, тяжбы между ними. Но ни о каком отделении судов от тех, кто управляет, речи нет. Так что нечего рыпаться, надо упорядочивать то, что есть, ибо раз эта хрень работает — не стоит и ломать, потом фиг восстановишь.

Меня с утра пёрло на иронию, ибо ночью спал мало. Сучка Эстер вновь выпила все соки, я даже на время забыл об Астрид. Которая дулась и не спустилась к завтраку, вновь затребовав его в свою комнату. Местные же моего сарказма не понимали, это было нехорошо, но я не мог остановить себя и продолжал пороть хрень.