— Держи! — протянул ему второго «петушка». Часть сиропа мы разлили по небольшим стаканчикам, в которые воткнули соломинки. И теперь получились тёмные коричневые цилиндрики сахара, горько-сладкого, с карамельным привкусом, на палочках, как петушки из моего детства. Правда, без формы, просто твёрдые куски. Формы потом будем делать, сейчас надо было понять, что такое вообще возможно. И коричневые, ни разу не прозрачные — обидно, но и тут будем работать. Хотя на самом деле местным и так зайдёт — кроме меня тут сахар и леденцы некому и не с чем сравнивать.

— Следующий! Кто следующий? — обернулся я ждущей вердикта стайки из полутора десятков ребятишек от шести до двенадцати лет(наших, местных от четырёх до девяти).

— Мне! Мне!

— Я!

— Можно мне! — заверещали почти все одновременно. Но в забеге победила дочка конюха лет восьми (шести), растолкавшая конкурентов и горделиво вышедшая ко мне вперёд:

— Дядя граф, я хочу! Можно я?

Отваге смелых поём мы песню. Заслужила.

— Можно. Держи! — И ей достался кусок на палочке. Самый большой из оставшихся. На всю ребятню «петушков» не хватит, только самым-самым, остальным так раздам, кусками. Но самым смелым — поощрение, «не так, как у других». Эволюция наше всё, пусть привыкают к естественному отбору. — Трифон, как там, получается? — уточнил я сводки с главного снабженческого фронта.

— Медленно, вашсиятельство, — ответил детинушка, с которым вечером хорошо пообщались. Мой главный помощник в деле сахароварения, и, как оказалось, самый продвинутый в плане угадывания желаний. В данный момент он с большим молотком пытался колоть отвердевшие куски сиропа, которые мы заливали в различную тару самых разных размеров и форм, из которой их так просто не вытащить. Что-то удавалось выбить или выколупать, а что-то я приказал разбить, мысленно списав убытки в счёт грядущих прибылей. Это средневековье, почти вся посуда и утварь из глины, черепки отлетели — куски сахара остались целые и невредимые. Только вот отколоть от большого куска поменьше надобно. Впрочем, сахар-песок изобрели веке в девятнадцатом, а до этого также кололи и колупали от сахарных «головок» — круглых или вытянутых цельных кусков. Даже в сказках русских есть про «сахарные головы».

— Получается! Колется, супостат! — довольно воскликнул Трифон. — Всем хватит.

А он, по ходу, тоже детей любит. Хотя судя по виду, не семейный, свои вряд ли есть.

«Супостат» и другие эпитеты — снова игра попаданческого воображения. Разумеется, такого слова тут нет. Но есть схожее просторечивое, с элементом религиозности — отсылкой на какую-то часть Ветхого Завета. И подсознание снова подсовывало ближайший русский аналог, пусть тот с религией и не связан.

Детвора, выпросив добавки (добавка только кусками, соломки быстро закончились), убежала по своим детским делам, не понимая, что только что получили на руки сладости на огромную сумму. Заморский сахар взвешивают на аптекарских весах. Не скажу, что по весу золота, нет — не как у нас в своё время перец. Но продукт дорогой. Дороже мёда, хотя мёд всегда был, есть и будет недёшев. Тут уже знают ульи, и есть пасеки, у меня даже отчёт в кабинете, на отдельном свитке, сколько бочонков мёда с собственных владений каждый год собираю. Но всё же себестоимость в перерасчёте на уровень жизни выше нашего, а учитывая огромный на мёд спрос со стороны зажиточных сословий, ибо более ничего сладкого в жизни в принципе не существует…

— Марина, запомнила, как что делали? — спросил я главную ответственную за варки, которую вчера и позавчераотряжал «вкалывать», дав указания, сваливая по научно-просветительским делам.

— А то, ваше сиятельство! — закивала молодая кухарка, привычно стараясь не смотреть мне в глаза.

— Следующую варку будешь делать полностью самостоятельно.

— Хорошо. — Она кивнула. — А это, вашсиятельство, сколько мы будем так продукт переводить? — указала на телегу, куда грузили жмых после пресса. Конюхи его постепенно разносят лошадкам, но мы реально много его нафигачили за два дня, ещё пол-телеги осталось.

Потянет она или нет? Лоб пересекла морщина, ибо я снова оказался перед рулеткой. Ставку могу сделать только одну, и результат — пятьдесят на пятьдесят. Или справится, или нет. Кадровый мать его голод.

Девчуля эта из вольных, дочь простого поселкового гончара, и в замке оказалась в своё время… Та-дам, из-за меня. Предки согласились взять симпотную девчулю, мою ровесницу, в замок, на непыльную по меркам окружающего времени должность, дабы она вовремя раздвинула ноги и избавила меня от подростковых сшибающих крышу гормонов и всего, что с ними связано. Разумеется я «попробовал» её, она стала моей первой женщиной (я был её первым мужчиной, если что), и как бы встречался с нею три или четыре месяца. Пока не понял что к чему, и что теперь любая служанка в замке — моя. Особых чувств к Марине не испытывал, она была просто очень красивой черноволосой (тут это изюминка) куклой со смазливым личиком, а потому быстро потерялась на фоне нового огромного открывшегося мне-Рикардо мира.

Но теперь через память этого сукиного сына я понял три вещи. Сама девочка в юного сеньора в своё время втрескалась по уши, и сильно переживала ненужность. Черствяк Ричи этого просто не заметил. А ещё она была девочкой неглупой — Рикардо к себе подвела так, что тот посчитал это естественным процессом, только я-Рома это осознал. То есть уже в одиннадцать… Это как наши шестнадцать, была неплохим «суперагентом» родителей. А ещё образованной была, читать-считать могла, все дела. И сейчас занимала на кухне вторую по важности должность. И это её потолок, ибо на первом месте там старая опытная служанка, которая ничем не проявила моей немилости, которую я не планирую менять, а значит никакого карьерного роста у Марины в обозримых далях не будет. На самом деле потому и взял её позавчера «на сахар» — пусть возглавит будущий важный отдел хозяйствования в замке, независимый от кухни, приподнимется над окружающими. Она МОЯ женщина, подсознательно её никогда не отпускал — такой вот Рикардо собственник, а чего не сделаешь ради своих женщин?

В общем, больше людей, которых я хотя бы издали знал и в ком хоть примерно был бы уверен, у меня всё равно нет. А потому решил рискнуть.

— Солнце, пошли отойдём? — предложил я, протягивая руку.

— Да, вашсиятельство?.. — напряглась она, но подобрала юбки и пошла следом.

Пришли мы в лекарскую, то бишь в наш замковый лазарет в южной стене, сейчас за неимением пациентов пустующий. Анабель за завтраком испросила разрешение выдать ей для перемещения маленькую двухместную повозку, ибо в седле она сидеть не может физически, а пациентов объезжать надо. В нашем мире такая называется «бричка» — видел у бабули в деревне. Правда только на приколе, без лошади. Старую ржавую, лазали по ней, в «индейцев» играли. Колёса, сидушка, вожжи и оглобли — и вся «тачанка-ростовчанка». Разумеется, разрешил, и лекарка тут же умотала, даже раздачи сахара ждать не стала — сахар и сахар, чего она в нём не видела? Да ещё и горький, «вот когда сделаешь нормальный — тогда и попробую». Так что лазарет был в нашем полном распоряжении.