Схожие мнения выражены в воспоминаниях двух бывших пленных, Аннибале Молиньони и Джузеппе Де Манинкора[387]. Выпячивая роль, которую сыграли три благотворителя, они подчеркивали скудность государственного вмешательства.

Внимание отечественной прессы, и в частности репортера Гайды, с благодарностью встретили узники в Кирсанове[388]. Вместе с тем и итальянские власти стали отдавать себе отчет об ухудшения положения в лагерях. В феврале 1916 г. посол Карлотти сигнализировал об нетерпении пленных, об увеличении количества их писем, в частности из Кирсанова, о раздражении по поводу привилегий, предоставленных только офицерам, владевшим средствами на дорогу в Италию. Многие уже раскаивались в своем «преждевременном признании итальянского происхождения». Карлотти, отметив усиление «беспокойства у наших будущих сограждан, которое не может длиться долго без ущерба для них и для нашего престижа», предложил правительству срочно найти решение проблемы. Его предложение состояло в том, чтобы дождаться открытия порта в Архангельске после таяния льда и организовать переброску по морю нескольких тысяч итальянских пленных[389].

Настораживала растущая напряженность в лагерях для пленных: число итальянцев продолжало расти, условия их жизни ухудшались — одновременно с уменьшающимися шансами найти хоть какую-то минимально оплачиваемую работу[390]. Ситуация в лагерях вскоре представилась неуправляемой. Учитывая внимание средств массовой информации, новости о любом бедствии «ирредентистов» имели бы тяжелые негативные последствия для правительства. Именно в итоге этих соображений весной 1916 г. государство изменило курс, заняв позицию в пользу массовых репатриаций, больше не ограничиваясь несколькими офицерами, способными заплатить за поездку.

Инициатива снова принадлежала Соннино, предложившему Саландре следующее: «Передача Италии военнопленных ирредентистов из России — это вопрос, который теперь созрел для решения. Критерии, применяемые до сих пор в каждом конкретном случае, уже не могут быть принятыми без того, чтобы не вызвать недовольства и протестов, не лишенных определенной основы. Любая новая медлительность в преддверии короткого благоприятного для транспортировки сезона, не соответствующая потребностям момента, будет расценена как доказательство незаинтересованности королевского правительства в вопросе, затрагивающем многочисленные интересы и, несомненно, имеющем политические последствия»[391].

В заключение Соннино предложил организовать переброску по морю, даже не упомянув о проблеме, которая раньше казалась фатальной, а именно — об отсутствии военно-морского сопровождения. Правительство опасалось, что его могут осудить из-за того, что оно недостаточно интересовалось положением этих людей, и считало, что более не может проявлять осторожную медлительность. Новый курс, взятый весной-летом 1916 г., не положил конец прежнему недоверию, а в некоторых отношениях сделал его даже более явным — при проявлении противоположных позиций в высших государственных, гражданских и военных ведомствах, а также при внедрении (по крайней мере, на начальном этапе) метода отбора среди пленников.

Решение о массовой репатриации открыло новый этап в решении сложной проблемы италоязычных пленных в России. Вопрос о критериях при выборе национальности оставался открытым. И снова Соннино позаботился прежде всего о том, чтобы избежать обобщенной эвакуации. «Отбор» — таков лейтмотив, навязчиво повторяемый министром иностранных дел, который по предложению посла Карлотти организовал «итальянскую акцию», имитируя то, что французы уже сделали с эльзасскими пленными. Французские действия тогда, в самом деле, приводились в качестве примера для подражания.

Эльзасские и лотарингские солдаты немецкой армии, взятые в плен русскими, оказались в ситуации, очень похожей на ситуацию итальянцев в Австрии: они также были предложены «исторической родине». Уже летом 1915 г. французское правительство поручило своей военной миссии в России отправиться в лагеря и подвергнуть каждого франкоговорящего пленного «специальным допросам», на основании которых будет определено, кто достоин репатриации. Это привело к сильной задержке отправлений. Италия, тем не менее, предпочла сделать то же самое, используя Итальянскую военную миссию, аккредитованную при Верховном командовании России[392]. В начале августа офицер военной миссии капитан Оскар Тонелли был отправлен в Кирсанов и Тамбов для проведения первых допросов по спискам, уже подготовленным консулом Гаццурелли[393]. В Кирсанове ему помогал старший офицер из «выбравших Италию», трентинец подполковник Эрнесто Де Варда[394]. Тем временем в Италии создали специальную военную миссию для военнопленных в России во главе с полковником Акилле Бассиньяно, который прибыл в Россию в августе для завершения отбора. Также в миссию включили несколько офицеров-ирредентистов королевской армии, считавшихся полезными для «выяснения, есть ли среди репатриантов кто-то, кто пытается воспользоваться облегчением возвращения в Италию в целях, противоречащих нашей военной обороне»[395].

По-прежнему следуя французскому примеру, члены миссии разделили бывших пленных на группы в военном отношении и отправили их по суше из Кирсанова в Архангельск, а затем по морю в Англию, затем во Францию и, наконец, в Италию. Таким образом, за три эвакуации, совершенных с сентября по ноябрь 1916 г., 4051 человек покинули Россию и прибыли в Италию[396]. Французская модель также сыграла важную роль в принятии окончательного решения держать подальше от фронта бывших пленных, записавшихся в королевскую армию[397].