Парадоксально, но именно соглашения между Италией и Россией, направленные на улучшение условий содержания италоязычных пленников, положили конец прежней идиллии. Места сбора, возникшие в связи с перспективой скорого отправления в Италию, превратились в лагеря, предназначенные для содержания тысяч человек на неопределенный срок и во всё более тяжелых условиях. Это в первую очередь произошло с лагерем в Кирсанове, выбранном для сбора итальянцев в связи с их грядущей отправкой на Апеннины. Неизбежно возникало глубокое недовольство, выраженное в многочисленных письмах и петициях к итальянским властям. «Бесполезно отрицать: после тысячи надежд меня страшит нынешнее глубокое несчастье», — писал из Полтавы трентинец Джузеппе Анджелини, жалуясь на драматическую ситуацию в ожидании отъезда, который казался всё более отдаленным[359].

Ему вторил из Омска Романо Пини, прося помощи в письме, отправленном к Чезаре Баттисти. Пини с горькой иронией рассказывал о том, как итальянцев в спешке собирали после того, как Рим объявил войну, «как будто мы опаздываем на поезд в Италию». После этого сбора началась фаза моральных и физических страданий, унижений со стороны пленных, остававшихся верными Австрии, молчания со стороны итальянских и российских властей: «поезд в Италию» теперь казался фикцией[360]. То же писали из других мест заключения, из городов европейской России и Сибири: пленники жаловались на дурное обращение, недостаточное питание, неадекватную одежду для зимовки, болезни, грязь и т. д.[361]

Две петиции, отправленных из Кирсанова от имени сотен офицеров и солдат, привели к конкретным результатам и к изменению линии итальянского правительства. Первая, подписанная 35-ю офицерами от имени полутысячи солдат, обращала внимание на сложное сосуществование между пленными, которые выбрали Италию, и другими, которые, хотя и говорили по-итальянски, но оставались верными Австро-Венгрии. Однако прежде всего она обращала внимание властей на ужасные условия и «унизительное отношение, как с рабами, не раз доходившее до избиений». Они по-прежнему тут считались вражескими военнопленными, возможно, из-за незнания командованием этого лагеря соглашений между Италией и Россией[362]. Не исключено, что российские власти, полагая, что итальянцы в Кирсанове скоро отбудут в Италию, не позаботились об условиях их жизни[363].

Вскоре появилось новое обращение в том же тоне: пленные заявили, что готовы на всё ради их отправки в Италию, обратив внимание на тот факт, что сербские и французские делегаты регулярно посещают пленников их национальности, и призвав Италию сделать то же самое. Затем они объявили, что начнут активную пропагандистскую кампанию в итальянской прессе при посредничестве видных деятелей, в первую очередь министра Сальваторе Барцилаи[364]. В ответ Министерство иностранных дел отправило из Москвы консула к местам заключения, чтобы проверить состояние пленных и оказать им помощь. Гаццурелли совершил четыре отдельных инспекционных поездки: в Кирсанов, Орлов и Омск в период с ноября по декабрь 1915 г. и в Туркестан в мае 1916 г., составив длинные отчеты об условиях жизни пленных, часто раздираемых трудным выбором между Австрией и Италией[365].

Как только Гаццурелли вернулся из Кирсанова, он поспешил проинформировать министерство, «что с нашими ирредентистскими офицерами и солдатами обращаются не как с пленниками союзной нации, а „хуже, чем с врагом“, „как с обычными преступниками“»[366]. В отчете консул перечислил меры, которые ему уже удалось принять во время посещения лагеря и которые несколько облегчили положение военнопленных: им разрешили покидать лагерь на несколько часов в день, улучшили их питание и т. д. Он предложил посольству список официальных запросов российским властям — в случае их принятия условия содержания в лагерях могли бы существенно улучшиться. Среди них было предложение сменить командира лагеря, обвиненного в том, что он обращался с итальянцами хуже, чем с австро-германцами, явно считая первых «предателями» (очевидно, для этого офицера «моральный облик» пленного солдата, готового «сменить мундир», был важнее указаний собственного начальства).

Помимо меморандума о печальных условиях содержания пленных, Гаццурелли составил список, содержащий имена всех 1267 итальянцев, разделенных им на три группы. В первую он включил тех, «кто с первого дня проявил себя горячими патриотами, ирредентистами, полными поэзии, отваги и героизма: они жаждут вернуться на итальянский фронт и сражаться со своими братьями за славу и величие Италии». В этом списке оказалось 303 человека, в том числе 37 офицеров, и они были готовы открыто выступить, мобилизовать прессу и даже опубликовать свои имена, не беспокоясь о репрессиях со стороны Австрии, жертвами которых они сами и их семьи, несомненно, стали бы. Затем шла самая многочисленная группа, 895 человек, тоже «одухотворенные патриотизмом», но более осторожные и не желающие огласки. Наконец, было 66 «австрофилов», зараженных антиитальянской пропагандой.

Впервые итальянские пленники были каталогизированы на основе их предполагаемых национальных чувств, что положило начало практике, в последующие годы ставшей в центре «репатриаций». Элита первой («самой итальянской») группы предоставила информацию, необходимую для составления трех списков, тем самым получив официальное признание своей роли лидера в данной сфере. Цифры указали на Кирсанов как на место с наибольшей концентрацией «добросовестных» итальянцев, с предприимчивым товариществом офицеров, не имевшим себе равных в других местах.

В Орлове Гаццурелли насчитал 1484 пленных, выявленных по лингвистическому признаку, причем немалая часть была с сильными проавстрийскими настроениями. 929 пленных попросили, чтобы их отправили в Италию, и 71 из них высказались быть готовыми вновь пойти на фронт. Риторическая проза консула сконцентрировалась на последней группе: «В этих смелых молодых людях трепещет сильная любовь к стране, делая их великими и красивыми . В их черных, живых глазах читается героизм, и они переживают больше других свое заточение в то время, когда их братья сражаются, поливая кровью родную землю». Однако из 18-ти офицеров «ни один не осмелился объявить себя гласно „итальянцем“», а некоторые активно распространяли ложные сведения, чтобы убедить солдат остаться на стороне Австрии. Таким образом, тут отсутствовала движущая организационная сила, сопоставимая с той, что была в Кирсанове, где, по всей видимости, среди солдат сработала именно пропаганда офицеров в пользу Италии. В Орлове же те, кто выбирал Италию, продолжали считаться вражескими пленными, и по этой причине они становились жертвами репрессий, от которых страдали все остальные австрийские военнопленные. Например, их рационы питания были сокращены в ответ на такое же обращение с русскими пленниками в Австро-Венгрии.