Иная ситуация возникла в Омске, в Сибири, где местные власти распорядились, чтобы с приверженцами итальянского дела обращались так же, как с русскими солдатами, с заметным улучшением условий жизни. Следовательно, указания из центра, применялись (или не применялись) с большой свободой в различных местах заключения, при этом главную роль играли наклонности отдельных командиров. Однако даже в Омске ни один офицер не оказался на стороне Италии, и статистика была еще хуже: только 83 из 609 заявили о себе открыто «итальянцами». Еще более неблагоприятными оказались данные, собранные в различных областях Туркестана: только 70 из 699 желали быть отправленными в Италию.

Эти цифры вызвали недоверие в Риме, о чем свидетельствуют подчеркивания и восклицательные знаки, поставленные на отчетах в Министерство иностранных дел и в Генеральный штаб[367]. Гаццурелли пытался объяснить, как могло случиться, что только ничтожные ю% пленных приняли итальянское предложение, излагая сомнения, «переполнявшие их сердца, в которых происходила жестокая борьба чувств, настоящие трагедии души».

Вне сомнения, пленных тревожило положение семей, оставшихся в Австрии, и угроза конфискации имущества. При этом большую роль играла неопределенность в войне: Тренто и Триест были очень далеки от присоединения. Выбор в пользу Италии казался рискованным, с трагическими последствиями в случае поражения, когда «выбравшие Рим» больше не смогут вернуться в свои дома, к своей работе, не смогут воссоединиться со своими семьями. Представлялось менее рискованным ждать окончательного исхода войны, поскольку возможная победа Италии всё равно сделала бы их подданными короля. Это были совершенно рациональные причины, которые не имели ничего общего с национальными чувствами: сами пленные признавали, что, если бы итальянское предложение поступило в предыдущем году — во время великого русского наступления в Галиции, когда казалось, что до краха Австрии всего один шаг — они сразу бы сделали выбор в пользу Италии.

В своих отчетах Гаццурелли обрисовал облик итальянских пленных, который, в конце концов, был обнадеживающим с национальной точки зрения. Его суждения разбирали в первую очередь позиции тех, кто не желал выбирать Италию. За исключением тех, кого он определил как «гадюк, уже перед войной шпионивших против Италии»[368], остальные были простыми людьми, крестьянами и рабочими — даже будучи пленными, они оставались под влиянием своих офицеров, «настойчиво, день за днем внушавших этим невежественным умам абсолютную и математически верную уверенность в австрийской победе»[369]. Эти люди знали Италию только через негативный образ, передаваемый им за долгие годы венской пропагандой, но, по словам консула, в глубине души они желали «страстно стать итальянцами» и призывали к победе Рима и освобождению от австрийского ига. Такая интерпретация вскоре заполнила национальную прессу, умело задействованную группой «патриотических» пленных в Кирсанове.

Сам Гаццурелли составил краткий отчет о своих командировках в ноябре-декабре 1915 г. на страницах «Domenica del Corriere», повторно предложив поучительные эпизоды, свидетелем которых был (и которые мы находим в его официальных отчетах): иллюстрированный журнал представил их читателям как «убедительные доказательства высокого, неугасимого патриотизма, воодушевляющего, несмотря на страдания плена, наших братьев: австрийская тирания заставляла их сражаться под ненавистным флагом перед лицом противника, к которому они отнюдь не питали ненависти»[370].

Вмешательство консула помогло улучшить ситуацию в посещенных им лагерях (особенно в Кирсанове), при этом пленные интерпретировали это как сигнал об их скором отбытии, но в последующие недели, к их огромному разочарованию, ничего существенного не произошло.

Прочитав первый отчет Гаццурелли, Соннино подтвердил свою выжидательную позицию и желание добиться, чтобы русские собрали всех пленных для их спокойного отбора[371]. В отсутствие каких-либо признаков правительственных действий пленные самостоятельно занялись обработкой общественного мнения. Их способность мобилизовать средства массовой информации удивительна, особенно если принять во внимание, что они находились в заключении за тысячи километров от Италии и, более того, прежде носили австрийские мундиры. Из документации учреждений, переписки между правительством и ирредентистскими ассоциациями, газет и общественных дебатов удивительным образом выявляется сеть между Италией и Россией, представлявшая интересы итальянских пленных. Можно говорить о сложном разветвленном военном сообществе, которое переходило государственные границы и которое быстро реагировало на различные воздействия, не только от учреждений, но и от изолированного дальнего лагеря для военнопленных.

Тема пленных «ирредентистов» и их страданий полностью соответствовала целям буржуазной прессы, приверженной поддержке национальных интересов в войне. Выпячивание «мученичества» итальянцев за границей и необходимости помочь им сделало возможным облагородить вступление Италии в войну: по этой причине призывы пленников нашли широкий резонанс на страницах газет. Стали широко публиковаться письма и обращения пленных из России, подчеркивающие их искренний итальянский дух и желание сражаться в мундире Итальянского королевства. Одним из примеров является письмо, критическое по отношению к безрезультатным действиям правительства, отправленное 30 марта 1916 г. в газету «LTdea Nazionale» группой пленных из Кирсанова. Оно звучало как суровое обвинение итальянским властям, их ложным обещаниям, их задержкам для офицеров, готовым даже заплатить за свою дорогу в Италию[372].

Подобные случаи вызвали возмущенную реакцию ирредентистских ассоциаций в Италии, организованных переселенцами из Австрии. Они также вызвали интерес самой национальной прессы, которая начала отправлять своих корреспондентов в Россию для посещения лагерей, публикуя репортажи в драматических тонах[373]. На этой ниве выделился Вирджинио Гайда из «La Stampa», автор, в частности, двух пространных статей в апреле 1916 г. о поездке в Кирсанов.