— И как?

— Мимо. Читателям, которые оценивали работы, не зашло. Слог, уровень… Ещё и обвинили в заимствовании сюжета. А я про такого автора даже не слышал. Лиготти! Вы слышали?

— Нет!

— Если у наших рассказов и есть сходство, то это совпадение чистой воды.

— Значит, ваше воображение не уступает воображению этого Лиготти, — попыталась ободрить Женя. Ей как раз принесли чай и штрудель.

— В жанре хоррор, — затянул Янковский голосом лектора, — непросто придумать новое. Идеи авторов вращаются вокруг определённых жанром тем. Оборотни, призраки, маньяки. Из этих кусочков паззла можно составлять разнообразные истории сколь угодно долго, но основа всегда одна. Никому в голову не придёт обвинять Энн Райс в том, что она стянула идею у Стокера, который писал «Дракулу», сам вдохновившись вампирским фольклором. Однако стоит отойти от избитых тем — и ты становишься плагиатчиком. Это неправильно. Но вернёмся к более приятным материям. Значит, вы как тот царь, которого увлекли сказки Шахерезады?

— Царица, — хихикнула Женя. — Только я не стала, как тот царь, терпеть от ночи до ночи и разговорила-таки хитрую дочь визиря.

— Надеюсь, меня не казнят, как прочих царских невест, к которым Шахрияр не успел привыкнуть, — подхватил шутку Янковский, оставаясь по-прежнему серьёзным. — Теперь я могу узнать, что вы нашли в моих рассказах, ускользнувшее от внимания критиков?

— Я-то не критик, — пожала плечами Женя. — Я просто читала и меня зацепило. Читать было легко, истории захватывающие… хотя от них и было не по себе.

— Страшно?

— Не по себе, — повторила она. — Я не в том возрасте, чтобы бояться выдуманных вещей, но я понимаю: будь я моложе, я бы испугалась. Извините, если вас это огорчило, — поспешила добавить Женя, не заметив на лице Янковского радости.

— Нисколько, — ответил тот. — Я не привык к похвале. На самом деле ваши слова очень мне приятны. Какой-то рассказ особенно запомнился, может быть?

— Ой, — смутилась Женя. — Да. Тот, про граффити. Где нарисованное лицо маньяка перемещалась со стены на стену, пока не добиралось до жертвы.

— «Кусака», — кивнул Янковский.

— Ага. Мне понравилось, что очень много недосказанности вместо кровавых подробностей. В эту историю легче поверить, потому что там меньше сверхъестественного — по сравнению с другими. И у него такая атмосфера… Короче, круто!

— Благодарю.

— И остальные… Разве что рассказ про мальчика, которого мать-вегетарианка пичкала овощами, хотя он хотел мяса. — В финале мамаша нарядилась для карнавала в костюм морковки. Свихнувшийся подросток истыкал её кухонным ножом и съел. — Это такой…

— Разухабистый трэш, — подсказал Янковский. — Я от души веселился, когда писал.

— И в рассказе, где у парня из груди выросла ручка, как у радиоприёмника, я не поняла концовку.

— Я сам её не понял, — признался Янковский. — Не мог решить, переместился ли он в другую реальность или уничтожил существующую. Вот и предложил читателю додумать самому.

Женя подлила чай в незаметно опустевшую чашку.

— Как вам приходит в голову это всё?

Янковский отрешённо потёр висок.

— Стивен Кинг сравнивает сочинительство с археологическими раскопками. Дескать, история уже существует… где-то — в информационном поле, в Сумеречной зоне, не суть, — главное, напав на след, раскопать находку. Любая мелочь способна спровоцировать Большой взрыв воображения. Надо просто проявить наблюдательность, чтобы не пройти мимо артефакта, и усидчивость, чтобы его откопать.

Ответ разочаровал Женю. Писатель это понял и привёл пример:

— Как-то поздним вечером я возвращался домой. Шёл мимо старой пятиэтажки. В цокольном этаже были оконца с мутными стёклами. Я посмотрел на них и вдруг представил, как изнутри по стёклам колотят чьи-то белые ладони. Я буквально их увидел. Сюжет сложился как по щелчку.

— «Люди подвала», — догадалась Женя, кроша ложкой штрудель.

— «Люди подвала». Один из моих любимых.

— Но здесь вы обошлись без Сумеречной зоны.

— «Та сторона». Так я называю пространство воображения… Не соглашусь. Мы слишком полагаемся на разум. При этом одни люди сызмала наделены воображением, другие его лишены начисто. И те, и другие придумывают истории.

— Воображение присуще всем детям, — заспорила Женя. — Просто не все его развивают. Я вот в детстве представляла, что буду актрисой. Потом подросла и… Внешность у меня не голливудская. А за «ведьмин глаз» меня бы в средние века и вовсе сожгли на костре.

Янковский взглянул на неё с недоумением. Женя приподняла очки.

— Двойной зрачок.

— Лишись вы воображения, не смогли бы читать ничего, кроме бухгалтерской отчётности. Бьюти-блогеров, в лучшем случае, — невозмутимо заметил Янковский.

— Я читаю договоры, — усмехнулась Женя кисло и покосилась на часы. Минут десять — и пора сворачивать беседу.

— Сочувствую, — сказал Янковский и вновь потёр висок.

Повисла пауза. Женя хотела воспользоваться ею, чтобы взять автограф и начать прощаться. От штруделя осталась одна корочка. Женя набрала воздуха для: «К сожалению, мне пора», как вдруг Янковский опомнился:

— Я начал писать в детстве, после того как прочитал «Машину времени» Уэллса. До чёртиков перепугался морлоков. Не мог спать без света, когда думал о них — и всё же перечитывал книгу раз за разом. Увы, в советские времена приходилось попотеть, чтобы достать фантастику, а уж хорроры и вовсе не издавались. Разве что Гоголь. Или, если повезёт, найдёшь в библиотеке Эдгара По. Про Стивена Кинга, Лавкрафта или Клайва Баркера я узнал аж после Перестройки. И я решил: если не могу читать то, что мне нравится, надо написать это самому. За летние каникулы извёл три общих тетради. Когда стал постарше, сжёг — детский лепет, проба пера, не жаль. Надолго оставил это дело и вернулся к сочинительству лет пять назад, когда понял, что смертельно устал от своей профессии. На меня словно напирали изнутри те пласты слов, которые скопились за годы творческого воздержания. В один прекрасный день я сел за стол, включил ноут и начал писать. Так родился «Город самоубийц». Закончив «Город», я сразу же принялся за следующую историю. Ею оказался «Кусака». В итоге набралось на целый сборник, который я издал на свои и который вы имели честь дочитать. Сейчас я замахнулся на роман.

— Это здорово! — Женя неосознанно коснулась его запястья. У неё часто потели ладони, но Янковский не одёрнул руку и даже не вздрогнул. Волна благодарности обдала её сердце теплом. — Продолжайте писать, не бросайте!

— И в мыслях не было. Когда я пишу, я проявляю себя в этом мире. Это лучшее, что я могу. Если я прекращу — на что вообще я годен?

— Настанет время и критики захлебнуться своей желчью!

По лицу Янковского пробежала тень.

— Моя мама умерла из-за опухоли мозга, — сказал он. Жене показалось, будто над