по аллее — и затянутое облаками солнце цвета заживающего кровоподтёка скрылось в кронах деревьев. Женя запахнула куртку и расправила шейный платок.

Вот знакомый шкаф уличной библиотеки. Вечером, в тени клёнов, он напомнил Жене поставленный на попа гроб. Ряд скамеек. Женя втайне надеялась увидеть на них припозднившихся мамаш с детьми или безмятежно дремлющих бабулек. Но скамейки пустовали. Даже птицы попрятались. Самым громким звуком здесь были шлепки подошв её кед. Женя оказалась в сквере одна.

Не считая Кусаку, проснулся внутренний скептик, и она едва не повернула обратно.

Но — словно во сне, Женя отрешённо наблюдала, как продолжает путь. Мимо шкафа «Прочитай и поставь на место», мимо скамьи с сиротливо жмущейся к ней урной. К дому с вспухшей штукатуркой, чьи очертания проступали из-за ветвей. В этот час жёлтый цвет стен отдавал синевой. Оттенок протухшего сыра.

Рисунок

(Кусака!)

всё не показывался. Она должна была уже увидеть его. Наверное, подвела память, и граффити

(Кусака!)

находится левее. За тем кустом. Да! Вот и он. Надо лишь обойти сирень и…

Женя замерла перед домом в недоумении… и ужасе, он подкрался со спины и пробежался по плечам паучьими лапами.

«Это другой дом»

На стене ничего не было — кроме штукатурки поганочного цвета, дождевых потёков, отслаивающихся чешуек краски.

«Не та стена!»

Тот дом, возразил скептик (кажется, даже он испугался до чёртиков). Та стена.

Женя попятилась.

«Его закрасили!», — вихрем закрутилось в голове. Как те питерские граффити с Юрием Никулиным или Даней Багровым, которые регулярно замазывают коммунальщики.

Вот только никаких следов закраски она не замечала. Словно старый обрюзгший великан, застигнутый врасплох голым, дом угрюмо взирал на Женю сверху вниз зарешёченными окнами, и ни в одном из окон не теплился свет. По высохшей в ожидании заморозков листве прошуршал ветер.

Продолжая пятиться — только бы не обернуться, кто знает, что окажется за спиной, если она обернётся? — Женя изо всех сил боролась с паникой. Зубы выстукивали морзянку. На задворках мятущегося сознания мелькнуло: зря я не пошла на свидание с Валентином.

Зато теперь у неё есть шанс попасть в новости от Красного Сталкера.

Она наткнулась поясницей на скамейку и развернулась, будто ужаленная. Вместо застрявшего в горле крика связки выдали сиплое: «И-и-и», как пар из носика чайника, оставленного на огне.

Никого. Просто скамейка.

Пьяно покачиваясь, Женя продралась сквозь кусты на улицу, где под россыпью огней вовсю бурлила вечерняя жизнь. Здесь, в знакомом мире автомобилей, кафешек и электрических самокатов, мире ковида и налогов на добавленную стоимость Женю отпустило. Она заторопилась по тротуару, выщипывая из волос крошево сухих листьев и чувствуя на себе взгляды случайных прохожих. Поймала себя на мысли, что к последнему начинает привыкать. Ничего страшного, если тебя считают дурочкой, когда есть вещи хуже.

Гораздо хуже.

***

Утром вчерашние события казались давним сном. Женя выскользнула из-под одеяла за пять минут до звонка будильника. За окном в небесной лазури, ещё не осквернённой выхлопами авто, занимался день. Деревья перешёптывались, наряженные в зелёное и багряное — словно не могли решить, дать ли осени отпор или сдаться на её милость до весны. Женя не могла припомнить столь волшебного сентября. Пританцовывая, она прошлёпала на кухню, где под Kaiser Chiefs сочинила завтрак: красный, как расплавленная в чашечке медь, чай и булочка. Строго одна булочка — как многие худенькие дамы, Женя полагала, что вторая неизбежно приведёт к ожирению.

В хорошую погоду Женя добиралась на работу пешком: полезно для фигуры (не забываем про ожирение) и экономно. Сегодня, правда, она слишком задержалась в душе и решила поехать на трамвае. Даже мысль о возможном опоздании не могла омрачить настроение. В трамвае Жене досталось свободное место. Две остановки — и она на месте. О произошедшем вчера вечером Женя напрочь забыла.

Потому скверное предчувствие, кольнувшее в живот, едва Женя переступила порог офиса, ошеломило её. Предчувствию неоткуда было взяться.

Но оно появилось.

Дело в Сюзанне, заключила Женя. Нарисуется, как всегда, к одиннадцати и учинит новую подлость.

Нарисуется. Слово отозвалось смутным напоминанием о чём-то тревожащем и засело в голове, как сорняк.

Женя сдержанно поздоровалась с Денисюк, которая была уже тут как тут, повесила курточку в шкаф и села на рабочее место. Непрошенная тревога сильнее сдавила грудь. Лучшее средство от такого — забыться в работе. Женя запустила компьютер, внимательно осмотрев перед тем клавиатуру: однажды она едва не вляпалась пальцем в козявку, оставленную кем-то на клавише Enter.

Без пяти явилась Владиленовна. Охая, она втиснулась в кресло, обтёрла салфеткой лоб и жалобно попросила Денисюк включить чайник:

— Выскочила из дому, даже не позавтракала.

— Ясно-понятно, — отозвалась Денисюк, щёлкая по кнопке чайника. — Нет кофе — нет работы.

Владиленовна согласно заухала. Вытащила из сумки пакетик с конфетами:

— Угощайтесь, девчата.

Конфеты выглядели по-советски дёшево. Владиленовна не мыла рук после туалета. Кроме того, Женя подозревала, что именно Владиленовна прилепила на Enter козявку. От угощения Женя отказалась. Как и Денисюк — у той, возможно, были свои причины пренебречь неслыханной щедростью.

Владиленовна не настаивала. Она захрумкала конфетой и красноречиво взглянула на настенные часы. Часы показывали без трёх минут восемь.

— Оли нет, — покачала головой Владиленовна. — Может, что стряслось? — Вскипевший чайник щёлкнул, отключившись. — Надя, подай, пожалуйста, водичку. Ноги, ноги так и гудят, о-ой…

Громыхнула за стеной входная дверь, по коридору пронёсся топоток и в кабинет ворвалась растрёпанная Олька.

— Девочки, кошмар! — с порога выпалила она. — Кошмар! В курсе уже, да? Я только щаз узнала!

— Господи! — простонала Владиленовна, бледнея и хватаясь на всякий случай за сердце. — Неужто сокращение?

— Серафим звонил! — отмахнулась запыхавшаяся вестница. Её глаза метались туда-сюда, будто Олька увлечённо наблюдала за теннисным матчем. — Мне! Только я из дома вышла.

— Сокращение. — Владиленовна крепче вцепилась в обвисшее вымя.

— Сюзанна наша в больнице. В реанимации!

Владиленовна отпустила сиську и суетливо перекрестилась. На её щёки шустро возвращался румянец.

— Что случилось с Сюзанночкой нашей Валерьевичковной?

Кусака, опустошённо ответила про себя Женя. Виски сдавило, в ушах гремело громче и громче. Случился Кусака.

— Её этот гаврик избил! — донёсся Олькин возглас — издалека и глухо, как трансляция по старому радио. — Новенький её, на «Паджерике».

— Саша? — искренне изумилась Владиленовна. — Быть не может.

— Может! Вечером пришёл и отдубасил, и никого теперь не пускают к ней.

— А такой казался хороший, — Владиленовна всплеснула руками. — И пел, и шутил. О-ой… С ума свихнулся. Сюзанна, дочка, за что?

— Да мразь! — рявкнула Олька. — Сволочь, как все, кто с яйцами! Избить девушку!

— Правильно, правильно, вот это самое слово. Мразь.