и кормах – и мы ведь с радостью кинемся в омут революции. Но мы не верим в чудо, потому что долго и много учились. А они верят. Вот и вся разница.

– Да и терять не хочется все, что имеем, – задумчиво кивнула княгиня, – как‐то неприятно, когда тебя едва не в лицо называют врагом и эксплуататором.

– А все война, неумная и ненужная. – Шаховский помахал руками то ли в ораторском запале, то ли разгоняя комаров. – Не будь ее, не обнищала бы казна. Чем воевать, лучше бы построить пять новых заводов – рабочие места, сытые, занятые делом люди. И не стало бы пищи у этой революции.

– Ты по‐прежнему во всем винишь его?

– А кого мне винить? Кто во главе государства поставлен? Зачем? Не заботиться ли о подданных, часом? Всякая война – это зло. Кто бы ни победил, проиграет Россия. У меня, Даша, своя битва. Я бьюсь за тех, чьи судьбы вверены мне Господом – за тебя и Полину. – Глеб Веньяминыч надолго замолчал, несколько раз тяжело вздохнул и закончил: – Поэтому мы едем во Францию.

Евгений с Полиной, сменившей шелка на простую крестьянскую одежду, бродили по окрестным холмам. В льняной рубахе, подпоясанной разноцветной косичкой, ее аристократичность еще сильнее бросалась в глаза. Говорить о любви они стеснялись, а говорить о чем‐то другом казалось мелочным и пустым. Конечно, они тайком уже блазили[62] возвращением в Новоникольское, закатами на берегу Ишима под музыку цикад, венчанием, как положено, в сельской церкви с непременным родительским благословением, окропленным слезами счастья. Не сбылось.

– Ты все‐таки намерен ехать с нами? – в который раз осторожно спросила Полина.

– Да. У меня нет выбора. Иначе я могу тебя потерять. – Он сказал просто, без пафоса и без натуги, как о чем‐то обыденном и давно решенном.

– А что будет потом? – Для нее будущее представлялось не таким однозначным.

– Мой отец, китаец, смог капитально прижиться в России, а я смогу во Франции. И мы поженимся. Так ведь, Поля?

– Н-наверное, – пролепетала она. По итогам этих разговоров получалось, будто они обручились без положенных пышных фраз. Евгения это устраивало, а Полина просто любила. Его любила. – А чем именно ты намерен заняться по прибытии?

– Пойду в армию, солдаты везде нужны. Так скорее всего получить офицерское звание.

– Во французскую армию? – удивилась она.

– Да, в какую же еще? – Он смотрел бравым орлом, уже представляя себя новым д’Артаньяном. Но Полина оказалась приземленнее, ей платье Констанции явно не шло.

В очередной раз прокукарекали сыростанские петухи, Шаховские попрощались с гостеприимной сватьевской тещей и покатили на перрон. Поезд уже стоял под парами.

– Скорее, вашблагородь, ждать не велено.

Этот состав оказался не в пример прежнему: вагоны только второго класса, провонявшие жиром и пылью, с закопченными окнами. Зато обращение вежливое, как в прежние времена.

До Самары ехали пять суток, простаивая на перегонах по полдня. В стране начались глобальные перебои с продовольствием, но летом прокормиться нетрудно: у полустанков поджидали бабы с гладко зачесанными оранжевыми волосами и того же цвета рябыми лицами, словно облитыми домашним подсолнечным маслом, лузгали семечки, держали в руках корзинки с грибочками, солеными огурчиками, копчеными лещами. Даже уху в котелке умудрились однажды всучить.

Долгие стоянки располагали к пустословию. В вагонах толкались граждане сомнительного сословия: сверху нарядный фрак, а внизу полотняные портки, заправленные в чуни. В некоторых попутчиках угадывалась солдатская выправка, кое‐кто с явно аристократическими манерами завязывал тонкими пальцами лапти. «Все смешалось, все погибло, – думала Дарья Львовна, брезгливо смахивая мух с несвежего постельного белья. – Кто мог подумать, что огромную империю так легко поставить на колени?» А Жокины мысли бежали в противоположном направлении: «Не такой уж дурак был Артем, когда мечтал о генеральских погонах. Вот оно – то самое время, когда из ничего можно стать всем, как пелось в знаменитой песне французского пролетариата». Если правильно разложить пасьянс, исчезнет колоссальная пропасть, отделяющая его от Полины. Он сможет смело стоять рядом с ней, не краснея, не беспокоясь о своих азиатских скулах и простеньком походном френче.

Поезд несколько раз обгоняли составы с восставшим чехословацким корпусом.

– Зачем им гибнуть на Русской земле? – недоумевала княгиня.

– Они солдаты, они пошли на войну, зная, что могут умереть. Для них есть только одно занятие, вот им и тешатся.

– Неужели у себя не с кем воевать?

– Дашенька, успех всегда опьяняет. – Князь грустно улыбнулся. – Тем более смешанный с запахом крови. Погляди, чешский корпус сметает любое сопротивление. Если белая власть все‐таки вернет свое, то щедро отблагодарит этих панов за содействие.

В разговор вмешался до того молчавший Евгений:

– А вы заметили, что они испытывают капитальную ненависть к венграм. Не такую, как к русским?

– Необъяснимо, но факт. – Княгиня развела руками.

– Почему необъяснимо? Вполне. Это отголосок давней вражды, междусобиц. Она тянется из глубины европейских городов и веков. Теперь венгры примыкают к большевикам, а чешский корпус поддерживает политику белой армии. Вот сколько раз уже случалось, что венгерских коммунистов расстреливали, а местных не трогали, мол, они здесь сами разберутся.

– Все равно, рара, – резюмировала Полина, – я нахожу до крайности странным, что чехи ожесточенно воюют с венграми на Русской земле, тем самым верша судьбу величайшей империи, а русские в это самое время уезжают во Францию.

В начале июля поезд прибыл в Уфу. Накануне чехи под руководством белых офицеров разгромили остатки Красной армии и вышвырнули их из города. Башкурдистан еще раньше объявил свою автономию, собирал армию, устанавливал законы. Правительство этой новой страны, бог весть какой по счету на территории истерзанного российского флага, временно заседало в Челябинске, но войска уже смотрели в сторону, на Екатеринбург.

Шаховские очень удачно пристроились в арьергарде наступающего чехословацкого корпуса, тем самым избежав массы неудобных вопросов. На них косились, но пропускали, признавая своих.

Перед самой Самарой получили известие, что после их отъезда в Сыростане задержали и казнили одного из первых комиссаров Красной армии на Урале Ивана Малышева. Не обошлось без стрельбы, и князь порадовался, что им вовремя удалось уехать. Из Омска поступали самые оптимистичные сведения об армии адмирала Колчака. Некоторые попутчики выходили из поезда вместе с вещами и пересаживались в составы противоположного направления. Новое российское государство со столицей в Омске обещало защиту и созывало под свои знамена патриотов. В Самаре тревожным шепотом передавали известие о казни царской семьи. И сразу все надежды на сибирское правительство рушились, разбиваясь в мелкую водяную пыль.

Самара не порадовала гостеприимством: жить пришлось в меблированных комнатках, больше напоминавших берлогу. Княгиня с дочерью поселилась в одной, а