– Нам пора отпустить Эжена, – начал князь за завтраком, опасливо косясь на дочь.

– Что вы, Глеб Веньяминыч, я никуда не поеду, пока не удостоверюсь, что с вами все благополучно, – запротестовал Жока.

– А как ты нам поможешь? Дальше уже авторитет Карпа Матвеича, да и самого Бурлака, не распространяется. Да и власть их закончилась. Кажется.

– Кроме красных, много всякого в пути может повстречаться. Нет, я с вами.

– Эжен, князь прав, – вмешалась Дарья Львовна, – дальше мы поплывем по реке, это спокойная дорога. Будет правильнее, если вы вернетесь домой. Мы и так вам несказанно признательны.

– Да нет же, Дарья Львовна. Это такой карнавал – все может измениться в один миг. Я вас не оставлю.

– Mama, papa, не лучше ли расстаться в Ростове? По крайней мере, Эжен уверенно сообщит, что мы благополучно отбыли. Представляете, как изводится Мануил Захарыч? – Полина вытащила из рукава припрятанный козырь. – И у него язык без костей, всех излишне любознательных заговорит до смерти.

– И в самом деле, я вернусь домой, все начнут спрашивать о вас – и что я им отвечу? Хоть у меня и вправду язык без костей, – Жока беззаботно рассмеялся.

– Что ж, если вас не тяготит эта дорога, то мы рады вашей приятной компании, – улыбнулась Дарья Львовна, но, оставшись наедине, шепнула мужу: – Он боится расспросов о смерти Артема, вот и оттягивает возвращение.

– Возможно, – согласился князь, – но меня беспокоит его увлеченность Полей.

– Об этом раньше следовало думать. – Княгиня напрочь позабыла, что идея учить вместе детей принадлежала ей и больше никому. – С другой стороны, останься мы в Новоникольском, разлучить этих голубков было бы еще труднее. Так что нет худа без добра.

– Так или иначе пришлось бы отправляться в долгое турне. Можно сказать, что наши планы не больно‐то поменялись, – невесело пошутил князь.

Дарья Львовна находила отдых в живописи, поэтому каждый из спутников уже стал счастливым обладателем дюжины портретов, пейзажей и пасторальных карикатур. Злость находила выход в искусстве: на картонках то коровы лязгали волчьими зубами, то барышня из приличной семьи скакала верхом на ослике, непотребно задрав ноги в полосатых чулках.

Евгению понравился этюд с верблюдом: тонконогое животное, доверчиво вытянув губы, смотрело за весенние горы, окутанные дымкой сирени и желтеньких луговых цветов. «Это про меня, – подумал он, – я такой же: смотрю, как бы убежать подальше».

Из Самары поплыли по Волге. Равнодушная река величавоо несла свои воды. Катера, баржи и пароходы выступали по широкому руслу как на параде. Казалось, даже солнце снисходительно кивало проплывавшим судам, а берега завистливо вздыхали, безнадежно склоняясь к самой воде растущими на них ивами, мол, нам бы тоже посмотреть на чужие земли, хоть одним глазком. С воды пожар, охвативший землю, не казался таким страшным. Путешественники приободрились.

Чем дальше Сибирь, тем кучнее, шумливее народ. На пароходе с трудом удалось раздобыть для княжеской семьи каюту в первом классе, а Жока разместился с узелком на нижней палубе. Доносились обрывки разговоров про смуту, равенство и братство, но он не прислушивался, занятый собственными мыслями. Неужели скоро у них с Полиной будет собственная семья, одна постель на двоих, своя огромная ответственность? А вдруг и дети появятся? От таких перспектив становилось щекотно внутри. Зачем им дети?

До самого Царицына доплыли без приключений, без ночных визитеров с воронеными наганами. Глеб Веньяминыч потеплел, а как разжился персональной спиртовкой, на которой стали заваривать настоящий душистый чай, и вовсе растаял. Как будто не сбегал из своего дома в чужом зипунишке, как проштрафившийся, а просто плыл с семьей погожим летним днем, наслаждаясь неброской красотой среднерусской полосы. Чай, кстати, Жока сменял на грошовый медный портсигар у встретившихся в поезде китайцев. На старые деньги уже ничего не продавалось, на территории войска Донского ввели собственные дензнаки, но для надежности предпочитали любой валюте натуральный обмен. Китайцы обрадовались, встретив своего среди русских, потому чай отдали почти даром. Весьма кстати: тот, что подавали на пароходе, пить оказалось невозможным.

Шаховский бережно сжимал обеими руками, поглаживал и ласкал серебряные завитки старинного подстаканника, с которым не расставался с отрочества, – подарок незабвенной матушки Елизаветы Николаевны, – и начинал вспоминать, рассказывать:

– Вы думаете, что Царицын так назвали в честь государыни императрицы? – Он хитро прищуривал один глаз и оглядывал слушателей. – И в честь какой же именно? Что? А вот и не угадали!.. Раньше, то ли в шестнадцатом, то ли в семнадцатом веке, городок стоял на острове. Это потом его перенесли на правый берег к устью речушки. Так вот, тот островок назывался Цице-рой. Ясно, куда я клоню?

– Яснее некуда, – кивали довольные слушатели, прихлебывая чай из разномастных кружек. Дарья Львовна приветливо улыбалась, поощряя продолжать лекцию.

– А вот и снова не угадали, – князь заливался смехом, – название островка арабское, цицера – это попросту «джазира», то есть само слово «остров». Так называть город не станут. Так откуда же идет название?

Полина закатывала глаза и нараспев повторяла:

– Джази-и-ира-а-а, как красиво.

Довольный князь продолжал:

– Об этом нетрудно догадаться, если знать, что речушка, в устье которой перенесли поселение, называлась Царица. Это тюркское наименование – Сары-Су, что означает…

– «Желтая вода»! – торопливо выкрикнул Жока.

– Молодец! – похвалил его князь. – А государыни к этому славному городу отношения не имеют.

В Царицын пожаловали вместе с последней летней жарой. Сумятица и неразбериха сбили романтический настрой, навеянный плаванием. В городе царило беззаконие. Выращенный крупной промышленностью пролетариат зажегся и жаждал поиграть в опасные революционные игры. С территории образовавшегося в мае 1918‐го войска Донского командующий Донской армией генерал Краснов предпринял в июле – августе неудачную первую попытку захватить город. Шаховские не стали задерживаться в Царицыне, наняли широкий потрепанный экипаж и поехали в сторону Дона по беспокойному многолюдному тракту. Деньги за провоз князь отдал немереные, в мирное время на такую сумму все именье полгода могло жить и не знать печали: жечь лампы, запекать гусей с яблоками, распивать заморские вина. Теперь и на доход, и на расход приходилось смотреть другими глазами. Дорога до ближайшей донской пристани не превышала ста верст, за три-четыре дня справным коням следовало довезти путников до места. Это если без спешки. Татарин-возничий Гарифулла прихватил с собой жеребенка:

– Пусть вместе ходить, так спокойно, мирза[63], – пояснил он.

Путешественники поняли, что обитатели царицынских окрестностей боялись нежданных реквизиций, потому предпочитали возить все ценное с собой. Жока иногда садился верхом и скакал рядом с экипажем, поднимая клубы прожаренной августовской пыли, князь тоже не брезговал верховой ездой. Поэтому первый день путешествия вышел