class="p1">– Думаешь, они?..

– Не знаю. Меня трясет с тех пор, как я нашла карточку у него в штанах. – Эванхелина вытянула дрожащую руку.

– В штанах?

– Да, когда отвезла их в химчистку. Этот идиот оставил снимок в кармане. Можешь поверить?

– Что будешь делать?

– А ты что предлагаешь?

– Идти в полицию?

– В полицию? Я ведь минуту назад сказала тебе, что дружок моего мужа – из прокуратуры. Кроме того, у Умберто везде связи.

Эванхелина села на крышку сиденья унитаза.

– Вчера мне пришлось пораньше забрать дочку из школы, и я оставила служанку одну в кабинете. Так эта недотепа разбила графин. Когда я приехала домой, Умберто швырнул меня на осколки, а затем ударил ногой, – объяснила она, демонстрируя повязки.

Сестра молча уставилась на бинты и погладила руки Эванхелины.

– Умберто – скотина. Пойдем к твоему приятелю.

– К кому?

– Владельцу «Обозревателя Альенде». Попросим его опубликовать фото, и таким образом весь мир узнает, где они были, – предложила сестра, уткнув уголок фотографии в нижнюю губу.

– Ты ее испачкаешь, – упрекнула Эванхелина, забирая снимок.

– Пойдем в газету.

– Не знаю… По-моему, не лучшая идея.

– Сама сказала, что не хочешь идти в полицию.

Эванхелина сделала глубокий вдох и расправила плечи.

– Ладно, пойдем.

* * *

Машина останавливается перед домом семьи Альмейда, и Эванхелина выныривает из своих размышлений, словно из воды. Достает из сумочки маленькое зеркальце, помаду и подкрашивает губы, как будто идеальный рот сгладит эффект от произнесенных слов.

Она слегка откашливается и выходит из машины. Звоня в дверь, Эванхелина надеется, что Моника дома. Надо было предупредить заранее, но она так спешила сказать то, что должна… Волна адреналина расходится от головы к ногам, словно электрический ток. Женщина поворачивает нос к правой подмышке, втягивает воздух и морщится.

– Это Эванхелина Франко, – отвечает она голосу в интеркоме и тут же поправляет себя: – Эванхелина Монтеро. – Она больше не хочет использовать фамилию мужа. – Я пришла поговорить с хозяйкой.

Мгновение тишины – и снова тот же голос:

– Хозяйки нет, и мы не знаем, когда она вернется.

Моника Альмейда не раз говорила по телефону: «Я не хочу никого видеть. Не хочу одеваться или вставать с постели. Ничего».

Эванхелина уже готова признать свое поражение и вернуться к машине, когда служанка открывает дверь и приглашает ее войти.

Четырнадцатый фрагмент

Он наугад выбрал имя из записной книжки матери – единственного наследства, представлявшего для него ценность. Ее звали Эстела Гарсия. Мать очень скрупулезно заполняла подобие медицинской карты с данными о каждой пациентке и проведенных манипуляциях. Вероятно, следуя привычке, приобретенной в Уастекской клинике, в соответствии с указаниями обучавшего ее там доктора. Возможно, она предчувствовала, что однажды эти сведения ей понадобятся, станут охранной грамотой, спасательным кругом. Так и произошло.

После смерти матери мы остались в доме с отцом. Мы ничего не обсуждали, не приходили к какому-либо соглашению. Я продолжал работать в газете, Хулиан иногда появлялся в «Ла Кебраде» или пропадал в неизвестных мне местах. Не знаю, чем занимался отец. Он всегда был подручным у своей жены, человеком со сломленной волей, лишенным стремления к чему-то большему, чем должность в нефтяной компании. В конце концов правая рука не позволила отцу получить хорошую работу. Со временем конечность деформировалась все сильнее, будто сломанное крыло, которое не позволило ему улететь и приковало к моей матери. Он подстрекал Фелиситас делать то, что она делала, ведь ее ремесло служило источником его существования.

Мы трое стали соседями, не более. Каждый заботился о себе, и отец брал с нас часть арендной платы. Иногда мы пересекались в одной точке. Постоянным обитателем дома была тишина, которая то расширялась, то сжималась – как сердце, как незримая сущность.

В один из дней Хулиан нарушил молчание словами: «Пойдем со мной».

Ночью 5 июня 1944 года, по прошествии трех лет после смерти матери, из Англии в направлении Нормандии вылетели три воздушно-десантные дивизии: более двадцати тысяч десантников на 1200 самолетах «Дуглас C-47 Дакота». Война подходила к концу. В то время я уже писал небольшие заметки в газету. Оставив должность мальчика на побегушках, я участвовал в верстке и работал с наборщиками, а позже мне выпала возможность попробовать себя дежурным корреспондентом и освещать то, что станет моей специальностью: криминальная хроника.

На рассвете Дня «Д»[31] небо затянуло тучами, утро выдалось прохладное. Мы с Хулианом спрятались у ворот напротив дома в районе Поланко. Около шести часов вышел мужчина, а спустя полчаса – женщина. Хулиан сделал мне знак, и мы последовали за ней. На женщине – красивой, элегантной, «с шиком», как говорил мой отец, – были высокие туфли на шпильке и белое платье с лиловыми цветами. Волосы идеально уложены. Через пару кварталов она свернула за угол и быстро села в черный «Шевроле»; водитель не стал выходить из машины, чтобы открыть ей дверцу, мы разглядели только его шляпу. Едва женщина захлопнула дверцу, автомобиль тронулся.

– Кто она?

Я так привык к молчанию брата, что мне и в голову не пришло спросить раньше, почему мы преследуем эту женщину. По дороге у меня возникли некоторые предположения, я даже подумал, что, возможно, Хулиан в нее влюблен. Насколько же я был далек от истины!

– Эстела Гарсия, – ответил Хулиан и больше ничего не добавил. Мы молча вернулись домой.

В десять вечера брат явился в редакцию: «Пойдем со мной».

Я возразил, что должен быть на дежурстве на случай, если появятся новости.

– Идем, – потребовал он.

Мы пошли домой, в комнату, где мать принимала пациенток.

– Зачем мы здесь?

Брат открыл дверь, включил свет, и под рабочим столом матери я увидел женщину в позе эмбриона. Связанную по рукам и ногам, с кляпом во рту.

В комнате стоял затхлый, гнилостный запах: после смерти Фелиситас мы ее не отпирали.

– Что ты сделал?

Хулиан с большим трудом присел на корточки – увечная нога ограничивала движения – и стал вытаскивать женщину из-под стола. Она шевельнулась в попытке защититься и заползти обратно, словно там было безопаснее. Я чувствовал кислый запах пота, вызванного страхом. Она обмочилась. Потеки туши для ресниц сделали ее лицо черным. Идеальная утренняя прическа растрепалась. Безмолвные крики застревали в куске ткани, затыкавшем рот.

Я медленно присел на корточки и безотчетно вынул кляп.

– Пожалуйста, пожалуйста!

Испуганное животное, загнанное в угол. Она немного приподняла голову, затем уронила ее на пол.

– Пожалуйста! Я не могла его оставить! Я уже объяснила.

Она кричала. Умоляла во весь голос. Тихонько стонала.

Мой