силы, но мы все ж не звери. Надавали зуботычин и отправили по домам. А некоторых, возможно, и к себе возьмем. На поруки.

— Есть там один парень, Слон. Присмотрись к нему.

— Это здоровый такой. Да, приметил.

— А… сам Кот? Или Кошка? — про нее мне было очень интересно узнать.

— Незаурядная особа. — Макс посуровел. — Пока мои занимались воспитанием, она двоим отбила причинные места и расцарапала лица в кровь. Тебе вроде тоже досталось.

Я потрогал царапину на щеке.

— И что вы с ней сделали?

— Да ничего, отпустили с Богом. Ей немного осталось. Пневмония или что-то похожее. Харкает кровью.

Я вспомнил, что вид Кошки во время нашей встречи был очень нездоровый. Может, потому она такая отчаянная.

— Прямо вот так и отпустили? Жаль, ты не видел, как они Тимофея отделали.

— Сильно? — Макс напрягся.

— Нос распух, синяки под глазами, кажется, зуба нет.

— Глаза целы? Не хромает?

— Нет.

Макс успокоился и беспечно махнул рукой:

— Ничего. До свадьбы заживет. Мужчина должен уметь принимать удары.

Вот здесь я с ним был не согласен. Зачем учиться принимать удары, если лучше научиться их избегать.

— Ладно, воспитатель. Я, собственно, тебя искал. Хотел через тебя сообщить Человеку про сына и мое случайное участие в его похищении. — и я рассказал бармену всю историю встречи с Тимом.

Макс слушал молча, иногда кивая. Тут только я заметил, что лицо его выглядит очень усталым, вокруг глаз собрались морщины и темные круги. Сидя напротив меня, сгорбившись и широко расставив ноги, он все вертел-вертел в руках мою куртку.

— А на подъезде увидели огонь. — закончил я свое повествование. — Тимофея я отправил к… знакомой, а сам — на разведку. Так что же случилось? Почему на Рынке был пожар?

Он помолчал и медленно, словно в раздумьях, ответил:

— Около десяти часов утра, в самый разгар посещений, ворота западного входа были частично разрушены направленным взрывом. Еще один прогремел уже внутри ангара. Погиб охранник и двое механиков. Еще несколько человек в тяжелом состоянии.

— Есть погибшие? — поразился я. — Но мне сказали, что жертв от взрыва не было. Только от давки.

— Тебе сказали то же, что и всем. А я рассчитываю на твое благоразумие, потому рассказываю правду. Для всех результатом теракта стали погибшие от давки двадцать два человека, но вместе с покойниками в ангаре жертв насчитывается больше шестидесяти, среди них девять детей.

Я подумал, что ослышался:

— Все-таки это был теракт?

— Конечно. И удивительно, что они не пошли дальше.

— Дальше?

— Когда наружные ворота были снесены, им ничего не мешало пробраться внутрь, прямо под купол. Или запустить туда туман. Но сразу после второго взрыва они просто исчезли. Такое ощущение, что нас просто хотели пощупать…

— Макс. — я прервал его. — Кто это — они?

— «Они» — это вооруженная группировка на черных внедорожниках. — чеканя каждое слово, ответил Максим.

Хоть нечто подобное я ожидал услышать, длинное нецензурное выражение против моей воли слетело с языка.

23

Напротив бородатого мужчины с облезлой деревянной рукой сидел хмурый субъект в испачканной кровью кожаной куртке, поглаживающий ноющее под бинтами предплечье. То бишь я. Вот так мы и сидели, выжидательно поглядывая друг на друга, уже минут десять. Или две. Время — жутко неравномерная вещь, особенно если тебе некомфортно. А я как раз чувствовал себя неуютно, так как твердо решил не начинать разговор первым, как на то обычно рассчитывает Человек.

«Ну уж нет! — с вызовом думал я. — Сейчас это больше надо тебе».

Я даже откинулся в кресле, показывая тем самым, что никуда не спешу, хотя это было неправдой. Хотелось поскорее вернуться к Машине, проведать Юлю и Тима. С последним, кстати, надо решить, что делать дальше.

Человек, кажется, понял, что без его участия разговора не получится:

— Для начала я хотел бы извиниться за… — он пожевал губами. — За свои действия. Но и вы поймите меня правильно: это… событие, взрыв, пропажа сына, давка. Эти жертвы. Все очень нервные, охрана, в том числе и внутренняя, занята разбором тел и ликвидацией последствий… Я успокаиваю супругу и тут в комнате появляется посторонний…

Глядя на него, я вдруг понял, что и мой собеседник чувствует себя не в своей тарелке. Это удивило меня не меньше, чем тот факт, что Человек может улыбаться. Поэтому я без церемоний перебил его:

— Скажите, что означает «Наб»?

Человек удивленно посмотрел на меня:

— А Тим не объяснил? Наб — это имя. Сокращенное от «Навуходоносор». Так звали героя романа Жюля Верна, который мы читали с сыном. Эти два слова — наш секретный код от ворот всех замков, что мы строили вместе, тайный пароль всех разведчиков, которых мы играли.

Вот так просто все оказалось. Человек действительно оказался отличным отцом. Но некоторые сомнения все равно терзали меня.

— Почему я отпустил родного, неприспособленного сына во взрослый мир стадиона? — повторил Человек мой вопрос. — Потому что я люблю его и уважаю его решение. Я вижу в Тиме себя. Он упрямый и самостоятельный, как я. Он умный. А еще Тимофей очень любит людей, хочет быть среди них и помогать им. Это черта Оксаны, его матери. Он поступил, как настоящий мужчина, как старший брат: пожалел девочку, ставшую ему сестрой, уступил ей место. Как в книге, которую мы когда-то с ним читали, про молодого принца и мальчика из бедной семьи.

— То есть… — начал я.

— Да, — ответил Человек, — Даша — наша приемная дочь.

«Вот оно что!» — в моей голове внезапно встали все точки над «i». Приемная дочь. Поэтому Тимофей так с ней нянчится, видя в этом ребенке всех обездоленных детей Рынка. Поэтому папа Толя, так живо принимавший участие в воспитании сына, оказался так холоден к приемышу.

Помню, в дотуманный период видел по телевизору репортаж про то, как известные актеры и другие видные деятели усыновляли или удочеряли детей из сиротских домов. Сколько умиления, сколько дифирамбов сыпалось в адрес этих героев. Но вряд ли лишь безграничная любовь к детям двигала ими, по крайне мере, не только она. Весьма вероятно, что маленькая Даша тоже не человеколюбия ради оказалась в этой семье.

Но могу ли я осуждать их? Девочке из бедной семьи выпал шанс, который дается далеко не многим. И есть по крайней мере один человек среди новых родственников, которому она действительно небезразлична.

Я решительно встал и обратился к сидящему напротив чернобородому мужчине:

— Вы заберете мальчика сами или мне его привезти?

— Думаю, будет лучше, чтобы это сделали вы. Если, конечно, он захочет