Как о том свидетельствует история философов, Гиппократ был искуснейшим из людей в науке врачевания. Долгое время он жил, не будучи особо знаменит; но одно деяние, совершенное им в Риме, разнесло повсюду славу о его несравненной учености.

Было это во времена императора Августа Цезаря. Когда Гиппократ попал в Рим, то подивился, видя народ в трауре, как если бы каждый из горожан утратил собственное дитя. Одна девица спускалась тогда по ступеням дворца; он остановил ее, коснувшись туники, и попросил поведать ему о причине столь великой скорби.

– Это оттого, – ответила ему девица, – что Гай, племянник императора, в сей момент при смерти или умер. У императора нет другого наследника, и кончина его – величайшая потеря для Рима, ибо это был очень добрый и красивый юноша, весьма образованный, щедрый к бедному люду, скромный и кроткий со всеми.

– Где тело? – спросил Гиппократ.

– В зале у императора.

Если душа еще не отлетела, подумалось Гиппократу, я, пожалуй, сумею удержать ее. Он взошел по ступеням дворца и у входа в покои был остановлен толпою, пройти сквозь которую, казалось, не было никакой возможности. Однако же он откинул капюшон плаща, глубже надвинул свой чепец[241] и принялся так толкаться и втираться между людьми, что добрался до ложа молодого Гая. Он осмотрел его, положил свою руку ему на грудь, на виски, затем на то место руки, где был пульс.

– Позвольте мне, – промолвил он, – поговорить с императором.

Император явился.

– Сир, что вы дадите мне, если племянник ваш снова будет цел и невредим?

– Все, что попросите. Вы станете моим другом навеки, сударь.

– Ручаетесь ли вы за это?

– Да, всем, кроме моей чести.

– О! что до вашей чести, – ответствовал Гиппократ, – вам нечего опасаться, я ценю ее дороже всей вашей империи.

Тут он вынул из сумы, висящей у пояса, некую траву, смочил ее влагой из склянки, всегда носимой им при себе; затем, велев отворить окна, он разжал Гаю зубы лезвием ножа и влил ему в рот своего снадобья, сколько мог. Юноша тотчас же застонал и приоткрыл глаза; тихим голосом он спросил, где он. Вообразите же себе радость императора! И далее, что ни день, Гай чувствовал, как утихает боль и возвращаются силы, так что по прошествии месяца он был крепок и здоров, как никогда прежде.

С той поры в Риме только и речи было, что о Гиппократе; все больные приходили к нему и возвращались исцеленными. Он обошел окрестности Рима и тем завоевал любовь и признание всех, кто искал его помощи. Он никогда не требовал награды, но его осыпали подарками, так что он очень разбогател. Напрасно император предлагал ему земли и почести; он отвечал, что ему нечего желать, коль скоро тот благоволит к нему. Он лишь соглашался вкушать хлеб, вино и мясо от императора и принимать от него одежды. Но сердцу Цезаря Августа было этого мало, и вот какое средство он измыслил, чтобы отблагодарить за то, что Гиппократ сделал для него.

Он велел воздвигнуть посреди Рима мраморную колонну, выше высочайшей башни, и на самый верх водрузили по его указу два каменных изваяния, из коих одно являло собою Гиппократа, другое Гая. В левой руке Гиппократ держал скрижаль, где было начертано крупными золотыми буквами:

Се Гиппократ, первейший среди философов, кто возвратил от смерти к жизни племянника императора, Гая, чей образ здесь запечатлен.

В тот самый день, когда эти статуи были открыты для обозрения, император взял Гиппократа за руку и подвел его к окнам своего дворца, откуда видна была колонна.

– Что это за две фигуры? – спросил Гиппократ.

– Вы и сами видите, – отвечал император, – вы довольно знаете грамоту, чтобы прочесть там написанное.

– Оно неблизко, – возразил Гиппократ. Однако он взял зеркало и различил буквы. Они виделись ему обращенными, но от этого он распознал не хуже, что они означали.

– Сир, – сказал он императору, – при всем вашем благоволении, вы могли бы избавить себя от воздвижения этих статуй; они не прибавят мне цены. Они во много обошлись, но малого стоят. Истинная моя награда – это ваша любовь, завоеванная мною. И, как гласит старинное изречение: «Служащий человеку чести уже вознагражден за службу».

В то время, когда Гиппократ был в Риме в столь большом фаворе, одна дама, родом из Галлии, остановилась в сем достославном городе. Она была сущая красавица; все в ней говорило о знатности ее рода. Если бы она явилась, чтобы стать супругой императора, и тогда бы ее одежды не были богаче и не сочетались лучше с ее персоною. Император, видя, сколь она прекрасна, пожелал дать ей кров и пропитание. Ей отвели отдельные покои и предоставили дам и девиц для совместных досугов. Она уже прожила в Риме некоторый срок, когда однажды император, Гиппократ и несколько других придворных остановились перед ее покоем. Заслышав их разговор, она приоткрыла дверь, и лучи солнца, падавшие тогда на золото, которым украшены были обе статуи, прянули ей в лицо и до того ослепили, что она не увидела императора. Несколько мгновений спустя, желая узнать, что ей так помрачило взор, она заметила на колонне две статуи; ей поведали, что это Гай, племянник императора, и тот, кто возвратил Гая от смерти к жизни, а именно Гиппократ, мудрейший из философов.

– О, – отвечала она, – не родился еще тот, кто мог бы вернуть человека от смерти к жизни. Соглашусь, что сей Гиппократ – первый среди философов; но, если бы мне заблагорассудилось приложить к этому руку, хватило бы мне и одного дня, чтобы сделать из него первейшего в городе глупца.

Слова эти передали Гиппократу, который принял их с презрением, ибо они были сказаны женщиной. Однако он попросил императора дать ему случай увидеть ту, что вела подобные речи.

– Я покажу вам ее завтра, когда мы пойдем на молитву в храм.

Дама же, со своей стороны, начиная с этого дня, прилагала больше стараний к украшению своей наружности, дабы вернее привлечь взоры Гиппократа.

На другой день, в Первом часу[242], император отправился, по своему обыкновению, в храм и повел с собою Гиппократа. Они уселись на местах, предназначенных для клира. Дама из Галлии позаботилась о том, чтобы устроиться напротив, и, когда она поднялась для пожертвования, все восхитились красотою ее лица и убранства. Тогда император, сделав знак Гиппократу, промолвил: «Вот она». Гиппократ