– Я провела полную симуляцию на основе записей, которые вы мне передали.

Не будь она думающей машиной, после этого опыта ей начали бы сниться кошмары. Она погрузилась в детальные показания датчиков. Количественные данные отгораживали ее разум от ужаса, который внушала агония человека. Сознание автомата, однако же, не обладало способностью к отстранению, характерному для хозяев с их архаичными, расслоенными ментальными системами, полными темных углов, где подсознание могло скрыть неприятные воспоминания. Вычислительная душа, увы, была самой прозрачностью и непосредственностью. Даже когда она погружалась в цифровой анализ, масса данных, которые требовалось проанализировать, не позволяла ей забыть, что именно она исследует: сгорание заживо. Исходя из основных параметров тела и того, как вел себя таинственный патоген, Плавтина воспроизвела развитие болезни. Будь тема исследования другой, она бы гордилась своей работой.

– Существуют незначительные расхождения между моделью и реальным развитием болезни.

Виний бросил на нее вопросительный взгляд.

– Как это возможно? В вашей модели сбой?

– Я так не думаю.

– В чем расхождение?

– Выделение энергии, отмеченное при реальном течении болезни, на два или три килоджоуля больше, чем в результате моих расчетов.

– Это немного по сравнению с теплом, которое выделяется при полном сгорании тела. Вы уверены, что проблема не в методологии?

– Совершенно. Я констатировала необъяснимый выброс тепла.

Виний пожал плечами, его рот скривился в горькой складке.

– Не тратьте слишком много времени на детали такого рода. Это биология, а не физика. Наверняка существует неизвестный фактор.

– Разумеется, Виний.

Они сели в тарелку, которая помчалась низко над землей к воздушной дороге.

– И все же я думаю, было бы полезно, если бы вы сами изучили мои результаты.

Виний ответил не сразу. Он рассматривал городской пейзаж в иллюминатор салона. О чем он думал? С тех пор, как разразилась эпидемия, он, казалось, переменился.

– Я думаю, что никто не понимает точного масштаба происходящего, даже вы. У нас нет серьезной модели, которая объяснила бы распространение эпидемии. Мы ничего не знаем. Вирусы, будь они естественного происхождения – или, что вероятнее, искусственного, – кажутся необнаружимыми, пока не поразят организм. И даже тогда они разрушаются с такой скоростью, что мы не можем их изучить. Мы бессильны.

– Заболеваемость остается очень низкой.

– Вы ошибаетесь. Она растет в геометрической прогрессии. Везде – или почти везде. Карантинные меры ничего не дают.

– Но почему же вы ничего не сказали, когда Октавий просил о карантине его Преосвященство Архонта?

Он вздохнул.

– Вам еще многому предстоит научиться, Плавтина. Цель карантина не в том, чтобы бороться с болезнью, а в том, чтобы избежать паники. Еще немного и человеческие учреждения рухнут, слетит весь их налет цивилизации. Не сомневайтесь – это дикие звери. Они уже близки к тому, чтобы поверить в атаку инопланетян или в заговор одного подвида против другого.

– Такое возможно?

– Разумеется, нет! Болезнь поражает всех одинаково – на Ио, Ганимеде, старой красной планете или в Поясе Сопроцветания. И подводные жители Европы горят не хуже остальных. Это и тревожит. Из-за такой статистической однородности все наработки эпидемиологии становятся бесполезны.

Он тяжело замолчал. По иллюминаторам тарелки застучал мелкий моросящий дождь. Каждая капля прокладывала бороздку в тонком слое пыли, которая здесь, на красной планете, покрывала любую поверхность, оставленную под открытым небом, несмотря на краску-антистатик. Терраформирование – пусть его результаты и не могли сравниться с Элладой, столицей планеты, построенной в воронке от метеорита, – давало удивительные результаты. Плавтина пальцем провела черту на запотевшем окне.

– Есть ли человеческие поселения, которые болезнь не затронула?

– Насколько я знаю, нет. До меня дошла ужасная новость. Мы отправили посланника в технофобную колонию в Поясе. Знаете, эти секты, которые понастроили себе хижин в изоляции от всех, внутри астероидов, и отказались от всякой технологии. До сегодняшнего дня коммуна была здоровой и не понесла никаких потерь. На самом деле болезнь, видимо, находилась в инкубационном периоде, потому что все они оказались поражены спустя всего несколько часов после прилета наших…

Ее вдруг озарило. Это же очевидно! Она повернулась к Винию, чтобы сказать ему.

От резкого удара тарелку тряхнуло, и она начала падать. Виний продолжал говорить, но Плавтина его уже не слышала. Она вцепилась в сиденье…

В реальном мире кто-то стал ее трясти. Сон улетучивался. Она попыталась удержать его. Наверняка есть способ сказать Винию… Нет. Все в прошлом. Все существует лишь в ее памяти. Тогда она об этом не подумала.

Тупица, тупица, какой же она была тупицей! Как можно было упустить нечто, настолько важное?

Он тоже об этом не думал. И ни один из тысячи автоматов, ни один из миллионов человек, которых поразила болезнь. И после Гекатомбы никто в этом так и не разобрался. Она закричала. Стены тарелки совсем истончились, стали бледной податливой эктоплазмой. Какая-то сила вновь ударила ее. Плавтина начала падать – она падала тяжело и очень долго, и кричала, пока могла.

* * *

– Успокойтесь, это лишь сон, – прошептал Плутарх.

Аватар держал ее крепко. Видя, что она приходит в себя, он осторожно ее отпустил. Плавтина поднесла руки к лицу и поняла, что во сне горько плакала. Старик повернулся к Отону.

– Вы знаете, что ей снился сон?

– Нет, я понятия об этом не имел, – ответил тот.

– Весьма интересно. Автоматы не видят снов. У них нет… биологического внутреннего мира. Я хочу сказать… Наш разум помещен в искусственную матрицу. Нас не наделили мозгом, наполненным произвольными соединениями родом из эволюционных тупиков. Короче говоря, вам бы не полагалось видеть сны.

Плавтина, лежа на маленьком диване, отдыхала, мысленно перенесшись за тысячи лиг от этого разговора. Ее увели туда, где она не была видна настоящему Плутарху, в комнатку скромных размеров, больше походившую на лабораторию, чем на свалку. Ей что-то мешало у самого виска. Невероятно тонкий провод, приставший к коже. Она торопливо его оторвала.

– Осторожнее, – проворчал Плутарх. – Нечего портить мою аппаратуру!

Она ничего не ответила, потерла голову и уселась на кровати по-портновски. В ней боролись гнев и разочарование. Как они посмели сделать такое без ее согласия?