– Интересно, – задумчиво сказал Отон, – как это – видеть сны.

– Вам не понравится, – ответила Плавтина. – Особенно если вам в это время в мозг будут ввинчивать провода.

– Я, само собой, ничего такого не делал, – ответил хозяин, состроив позабавленную гримасу. – Я просто подключил свой разум к фармакону.

– Он принадлежал мне. Я бы, возможно, разделила его с вами, если бы вы мне объяснили, что собираетесь сделать.

– Милочка, послушайте меня: в эту самую минуту флот Урбса собирается около пятой точки Лагранжа, вокруг крошечного астероида под названием Эврика. Им понадобится еще немного времени, прежде чем они наберутся храбрости, чтобы на меня напасть. И я могу доставить им серьезные проблемы – они это знают. Тем не менее, у нас нет времени, чтобы обсуждать каждый шаг.

Плавтина нахмурила брови. Она бы их обоих растоптала – за самонадеянность удовлетворенных самцов и ложное всезнайство.

– Сколько времени я спала?

– Часов десять.

– Так долго!

– Вам, наверное, хватило времени, чтобы во сне завоевать целую империю, – сказал старик.

– Мои видения во сне отличаются от тех, что приходят Отону наяву.

Плутарх заухмылялся, а Плавтина ответила полуулыбкой.

И вдруг она вспомнила – и ее сердце забилось. Она же поняла что-то очень важное о Гекатомбе благодаря тому опыту и ради одного этого могла временно усмирить свой гнев.

Нужно ли рассказать им сон? Как они примут ее открытие? Плавтина колебалась. Она чувствовала, что ступает по тонкому льду и что ни Плутарху, ни Отону нельзя по-настоящему доверять. Конечно, они – ее временные союзники и лучшие, на которых она могла рассчитывать в этом сумасшедшем мире, куда ее забросили волны времени. Но не друзья… Определенно, нет.

– И что же? Это хотя бы принесло пользу?

– Мы это узнаем, – ответил Отон, – когда Плутарх закончит анализировать запись.

– И поверьте мне, объем информации там не слабый, – продолжил хозяин Олимпа. – Но теперь всё здесь.

Без предупреждения погас свет. В воздухе нарисовалась трехмерная диаграмма, выстроенная из сложных линий и напоминающая запись какого-то сумасшедшего сейсмографа. Она осветила голубоватым светом удивленное лицо Отона и довольную физиономию Плутарха. Множество сложных иконок появилось вокруг линий, которые пересекались друг с другом так, что новичку было нелегко понять, о чем идет речь.

– Тут-то и начинается веселье, – сказал старик.

График начал меняться. Наверху высветился сияющий таймер, и Плавтина поняла, что изображение замедлено до предела – достаточно, чтобы продлиться несколько секунд. Реальное событие, должно быть, случилось на скорости, близкой к скорости света. Все происходило в сбивающем с толку мире частиц, где ни в чем нельзя быть уверенным. Вот почему рисунок казался настолько сложным: он представлял собой не точки, а вероятности существования, возникающие при прохождении совокупности корпускул. Плавтина сделала Плутарху знак, и событие еще замедлилось – на сей раз до минуты. Поток со странными свойствами.

– Нейтрино, – прошептал Отон. – У них почти нет массы, и они быстрее света, когда проходят через водную среду. Благодаря этому свойству получается серия ярких вспышек. Я прав?

– Да, – ответил Плутарх. – Первая Плавтина оборудовала Корабль детектором нейтрино. Странная идея, не правда ли? Возможно, я иду по ложному следу, но я не представляю себе, как наша вспыльчивая подруга удаляется к Рубежам, чтобы предаваться там скучным радостям физики. К тому же, если мы нередко пересекаем потоки нейтрино – если уж обращать внимание на такие тонкости – я ни разу не слышал, чтобы такие хрупкие частицы складывались в связный, организованный луч. Возможно, потому, что мое любопытство относительно материального мира чересчур ограничено. Но я так не думаю.

Жестом руки он продолжил проигрывать изображение, на сей раз – до крайности растянутое, завораживающе медленное, так, что можно было различить отдельные толчки. Каждый из них обозначал выброс облачка фотонов. В этот момент картинка замерла, и старик путем дедукции вывел траекторию и темп, в котором проходили фотоны. Ведь речь шла о своеобразной музыке. Атональная, почти без ритма, состоящая из коротких квинтетов с разными уровнями энергии, однако повторяющихся, замкнутых в цикл, слишком короткий для человеческого понимания. Хотя эта музыка казалась бессвязной, в ней выделялась какая-то структура, своеобразное единство, образованное тонкими фразами, повторяющими друг друга, как эхо, и уравновешенное последовательными контрапунктами и повторами. Платина как завороженная наблюдала, как проходит это трепещущее дефиле – минута за минутой, следуя хрупкой партитуре, временами такой медленной, что казалось, будто мелодия закончилась, – но она начиналась снова, в более ударном ритме, в краткие секунды достигая головокружительной силы.

– Что это? – спросила она.

– Хотел бы я знать, – тихо сказал Отон. – Ведь это явно что-то важное. Вероятно, сообщение на квантовом языке? Если код, то, клянусь Числом, я руку даю на отсечение – если мы расшифруем его, узнаем причины, по которым Виний совершил убийство.

А может, и нет, подумала Плавтина. Может, реальность настолько пугающая, что лучше оставить все как есть. Сможет ли она прожить остаток своих дней в этих холодных подземельях? Если она исчезнет, Урбс о ней забудет, торопясь вернуться к собственным гнусностям. Плутарх, однако, не дал им передышки:

– На самом деле я могу сказать вам, о чем тут речь. Я уже встречался с этим явлением. Но я предпочитаю проверить. Идите сюда, покажу.

Одним жестом он убрал светящийся график и направился к двери. Плавтина торопливо вскочила. Ее сердце билось. Пока она шагала за Плутархом по коридорам из темного камня, ей казалось, что она упадет в обморок. Отон, возможно, заметил это – как бы тщательно она это ни скрывала, – и взял ее под руку своей огромной ручищей, поддерживая – физически, а возможно, и морально. Она благодарно ему улыбнулась, но он посмотрел в ответ озабоченным, лихорадочным, почти отсутствующим взглядом, несмотря на усилие, которое прилагал, чтобы не потерять с ней контакт.

Шли они долго. В какой-то момент они повстречались с другой группкой и другим Плутархом. Это были людопсы, и они присоединились к ним с Отоном. А потом – другие Плутархи, которые растворялись один в другом, будто бы главное сознание этого места объявило общий сбор, чтобы сосредоточиться в одном месте и времени. Становилось все жарче, поскольку с каждой минутой они спускались ниже, в чрево спящего вулкана. С Плавтины ручьями лился пот. Фемистокл и Аристид, открыв рты и свесив языки, терпели подлинные мучения. Но все это было неважно. Спешка, лихорадка старого стража Олимпа передались всей группе.

Они спускались по бесчисленным узким винтовым лестницам. Шли по коридорам – одни были выдолблены в скале, другие выстроены из бетона, составляя целый лабиринт. Им даже повстречалось подземное озеро. Жара, все более плотный и влажный воздух, бесконечные низкие потолки – из-за этого Плавтине стало казаться, что миллионы тонн горы Олимп давят ей на плечи не символически, а по-настоящему. Она вообразила, что ее похоронили заживо, и она медленно задыхается; дыхание становится все более затрудненным, пока не останавливается вовсе. Плавтина встряхнулась, попыталась сосредоточиться, не запутаться в собственных ногах.