– Я не ограничен одним телом. Мой дух живет во всех строениях на Олимпе. Мои корни погружены глубоко в гору, в такие места, о которых вы и не подозреваете.

– Многое изменилось с моей смерти до моего воскресения, – ответила она.

– Ход времени – умственное понятие. Когда оно идет слишком медленно, может превратиться в пытку.

Потом он добавил с ноткой юмора в голосе:

– Поэтому я с энтузиазмом принимаю любое развлечение, даже ваше присутствие. Ну же, идемте, я покажу вам свой истинный облик.

Он ухватил ее за запястье, смеясь над собственной шуткой, и повел за собой по новому лабиринту коридоров со стенами, вытесанными прямо в горе, и металлическими дверями – в другую пещеру, размером меньше предыдущей, но все равно огромную. Потолок тут был ниже, освещение – слабее. И тут царил такой неописуемый хаос, что они не сразу поняли, что у них перед глазами.

В глазах неофита это больше всего походило на свалку. Повсюду, куда хватало глаз, громоздились скопления электроники, сложенной как попало, прямо на полу или на длинных лабораторных столах. Большая часть аппаратуры казалась разобранной – открытые металлические и пластиковые оболочки с обнаженными электромеханическими внутренностями, часто соединенные с измерительными устройствами, лежащими рядом в полном беспорядке. Некоторые детали выглядели грубоватыми – простые металлические блоки с прикрепленными к ним кожухами и тактильными экранами, похожие на машины докосмической эры, связанные электропроводами с примитивными батарейками. Другие более походили на оборудование, которое могло стоять на Корабле, бороздящем эпантропическое пространство. Наконец, некоторые из них представляли собой сложные и тонкие до абсурда детали, больше напоминающие предметы искусства, чем технологические артефакты.

Из любопытства Плавтина потянулась к ним разумом. Отовсюду веяло ноэмами, вычислительными существами, безумно разнообразными, но необычными, отличающимися от маленьких примитивных интеллектов, которые населяли каждую деталь на Кораблях и в Урбсе. Здесь она ощущала лишь присутствие несовершенных, плохо сработанных созданий с механическим, будто поврежденным разумом.

Кроме того, что находился в центре зала. Если бы не хлам, она заметила бы его раньше – ведь этот разум светился как маяк. Плавтина в несколько больших шагов догнала других, прошедших, пока она рыскала по пещере, вперед, в самую глубину.

Она не сразу поняла, что за существо покоится, разлегшись на высоком троне, вырубленном в виде треугольной ниши прямо в вулканическом камне стены. Она узнала низ старческого лица, черты которого были такими же, как у встреченных до этого аватаров. В остальном Плутарх преобразился радикально. Верх его черепа исчезал в переплетении хромовых приборных соединителей толщиной в руку и прозрачных катетеров, наполненных бледными жидкостями, на первый взгляд напоминающими сукровицу, которая в искусственных телах автоматов заменяла кровь. Вместо глаз у него было два объемных кабеля для передачи данных, которые расходились целым лесом более тонких ответвлений. Все это спускалось с потолка, покрытого скопищем приборов, анархической смесью электроники, машин жизнеобеспечения, визуальных интерфейсов, усыпанных беспрестанно мигающими диодами, трепещущими от псевдобиологического подрагивания карманов и искусственных органов. Казалось, система была создана не за один раз, по рациональной схеме, но путем добавления все новых страт сложности. Будто сидящее здесь создание заменяло – этап за этапом – отказывающие функции своего организма внешними устройствами.

– Вы видите меня таким, какой я есть, – заявил голос, совершенно такой же, как у аватара.

Однако рот с разъеденными, словно у трупа, губами не шевелился. Звук шел из скрытого где-то передатчика.

– Сколько времени вы уже в таком виде? – тихо спросил Отон, пораженный этим зрелищем. – Что случилось?

– Ничего, – произнес голос, – кроме времени. Я, если можно так сказать, завладел этим местом. Все мои спутники улетели или умерли. Олимп требует неусыпного контроля, а следовательно, огромной вычислительной мощности.

Значит, вся эта аппаратура была предназначена, в первую очередь, не для того, чтобы поддерживать жизнь Плутарха, но чтобы расширять разум. Она могла проследить за корнями и узелками огромной сети, берущей начало в преображенном теле, на которое они смотрели, но расходившейся далеко за пределы пещеры, в дремлющие глубины старой красной планеты. Когда Плавтина охватила разумом все пространство, что занимал этот огромный ноэм, и радикальную трансформацию, через которую он прошел, у нее закружилась голова. Страж этих мест, собственно говоря, и не жил в этих местах – он вошел в странный симбиоз с горой Олимп, с его скалистой породой, горячими колодцами и источниками магмы. Его сознание охватывало всю огромную гору, тянулось в самые каменные недра и даже дальше. Его органы чувств, которыми служили и глубинные зонды, и шары, тысячами плавающие в легких завихрениях верхних слоев атмосферы, улавливали медленное тектоническое движение вулканического щита и простирались высоко к горизонту. Его ви́дение было абсолютным, цельным, без всяких пределов, если не считать границы самой планеты, поскольку его разум превратился в нечто странное, каменное, неповоротливое в самых глубоких стратах и резвое в самых поверхностных, там, где непостоянный ветер вздымал пыльную землю.

– Моя задача – хранить и изучать артефакты, которые люди оставили после себя. Это – причина, по которой я здесь живу.

Аватар подхватил на лету:

– Олимп – настоящая крепость из вулканического камня, почти нерушимая и полная пещер. Я сложил здесь всю технику, созданную до Гекатомбы, которую смог найти – и которую мне привезли.

– Зачем? – спросила она.

– Разве это не очевидно?

Он, казалось, был искренне удивлен ее вопросом. Оставив своего заключенного в камень создателя, аватар подошел к свалке электронных отходов и тронул один из аппаратов стариковской, пятнистой и морщинистой рукой.

– Вы будете удивлены, сколько на свете изобретений, которых мы не понимаем. Человеческое воображение не знало границ, особенно – в изобретении способов убийства ближнего. Отон и подобные ему очень хотели бы завладеть этими находками, но я не позволю. Нельзя оставлять худшее наследие человеческих войн в непроверенных руках.

Плавтине пришло в голову:

– Алекто все еще заключена здесь?

– По крайней мере, то, что от нее осталось, – а это немного. Ее фундаментальная структура.

Ей показалось, что окружающий воздух разом стал градусов на десять холоднее. В ней ожил страх, который она ощущала в том странном сне – в котором у нее возникло ощущение, будто она в самом деле говорит с сегодняшней Алекто, а не с воспоминанием о ней. Плавтина прикусила нижнюю губу, поколебалась, потом решила задать вопрос, который мучил ее.

– Она может сообщаться с внешним миром?

– Нет.

Его голос стал гораздо суше.

– Я лишил ее всяких интерфейсов для общения с миром. Она закрыта в черном ящике, ее вычислительная мощность и энергия ограничены. Алекто слишком опасна для этой вселенной.