— Завязывай, — моя левая рука легла ему на плечо, а правой я решительно накрыл комочек чарса-плана.

— Но-но, — попробовал воспротивиться начинающий наркоман, но я слегка надавил пальцем на ямочку, образованную ключичной костью, и протестующий сник. Покатав темный шарик двумя пальцами, я повернулся и, почти не целясь, отправил его в открытую форточку.

— Слушай, ты… Да если хочешь знать, стоит мне позвонить, подъедут ребята, и тебя уже никто никогда не увидит! — он мне угрожал, что ж, его право.

Я молчал.

— Сомневаешься? — прошипел Аркашка, пытаясь изобразить очень крутого дядю.

— Даже в мыслях не было, — сказав это, я не соврал. — Только что-то не вяжется этот момент с твоей теорией о «расовой полноценности». Я вроде бы не бомж, не алконавт, а ты меня тоже списывать собрался? А скольких еще таких же твои ребята по доброте своей на тот свет отправили? Десятки? Сотни? Свидетели никому не нужны. Я только все думал, когда же вы меня закопать-то решите, сейчас или когда к «поезду» повезете.

— Свидетель? — Аркашка расхохотался. — Вот уморил! Да какой ты свидетель? Ты что видел? Ничего! Квартиру эту гребаную? Так у меня этих квартир по всему району… — он махнул рукой выше головы, показывая тем самым, сколько у него квартир. — Меня, Шафика видел? Так это ты нас на улице повстречал. А я так вообще тебя в первый раз вижу. Да и кто меня здесь будет искать? Они тут все на нас работают. Вот разве что Исмаил тебе телефон дал… Так это его человек, его проблемы. Я же тебе говорил — не боись…

Все это он зря сказал… Ему было больно…

— Ну, ты и сволочь! — перестав скулить, выдохнул Аркашка. — Скажи спасибо, что за тебя Мехсуд очень просил…

Да, похоже, Мехсуда эти господа уважали.

— А курить дурь при мне ты не станешь, — отступаться я не собирался.

— Да уже и не хочется, — морщась, Аркадий поднялся с пола, сел на вертящийся стул, ухмыльнулся. — Может, мне попутно внедрить новый метод лечения от наркозависимости? Захотел травки — получи в печень.

— Начни с себя, — посоветовал я, уходя в другую комнату. Похоже, в своей трепотне этот опиумный барон неисправим.

— Так я помчал в город, — мимо меня к лежавшей на столе флешке прорвался Шафик. В костюме, одетый солидно, он и выглядел соответственно. — К вечеру буду, — пообещал он и, схватив информационный носитель, со скоростью метеора вымелся из квартиры, оставив меня наедине с компьютерным гением. Хотя наедине — это не совсем верно. Правильнее было бы сказать, оставил меня в одиночестве, так как Аркадий, надев наушники, полностью погрузился в мир «сталкера». И хорошо. Не будем друг другу глаза мозолить. Так, глядишь, до завтрашнего утра оба и доживем.

Перейдя в спальню, я вышел на балкон, посмотрел вниз и по сторонам. Шафката на улице нигде видно не было. Вероятно, его ждала машина. Я было подумал, что у них и «типография» здесь, а оказалось, что где-то в городе, вот только в этом или каком другом, Шафкат не сказал, оставалось только догадываться. Но, собственно, какая разница, где мне сделают паспорт, здесь, на коленке, или где-то там?

Ветерок бил в лицо, но не освежал, а высушивал и без того высохшую, потрескавшуюся кожу. Поднимавшееся все выше и выше солнце донельзя укорачивало и без того короткие тени. Постояв некоторое время на балконе, понаблюдав за перемещениями местных жителей, я вернулся в комнату и, подойдя к книжному шкафу, долго выбирал книгу. В конце концов взял «Войну и мир» Льва Толстого, прилег на диван и углубился в чтение. Но вновь к сердцу подкатила боль, тоска сдавила грудь, к горлу подступил ком. Бездумно я переворачивал страницы, цепляясь только за отдельные слова и не вникая в смысл написанного, но на описании псовой охоты взгляд невольно задержался, заскользил по строкам, очарование образов вовлекло в водоворот событий и не отпускало, пока длилась эта неимоверная скачка. Боясь стряхнуть шаткий миг успокоения, я вспомнил когда-то давно слышанные строки:

— Растерзать! —

зубы щелкнут кастетом.

Взвизгнет плеть, одарив скакуна,

И ударят слова, как дуплетом,

Нож сверкнет,

тихий стон,

тишина…

А потом будут крики: — Ну, с полем!

Знатный нынче у графа трофей!

— Лет так двадцать, давай-ка поспорим,

Взял такого же наш Тимофей…

Будут спорить, до хрипа, до драки,

За вином вспоминая те дни,

И уставшие в беге собаки

Лягут в серых полосах стерни.

Костерок разведут у болота.

Захрустят на костре вертела.

Отшумела сегодня охота,

И поземка следы замела…

Там, кажется, существовало продолжение, но я его не помнил. Уснул я совершенно незаметно, а проснулся от скрипа открывающейся двери. Вскочив на ноги, первым делом огляделся по сторонам. Наконец сообразив, где я, взглянул на часы, время перевалило далеко за полдень…

— А Аркашка все играет? — из коридора донесся смеющийся голос Шафката. — Николай Михайлович, он, наверное, как я ушел, так из-за стола и не вставал?

Я ответил что-то нечленораздельное, а что я мог сказать, если спал?

— Пачпорта вот, — Шафкат расстегнул черный портфельчик и, запустив руку, довольно небрежно бросил на кровать два новеньких паспорта. Излишне, надо сказать, новеньких, надо потом их слегка подзатереть. А Шафкат продолжал: — Вот и билетик: поезд… — Москва. Время отправления два тридцать два ночи. Так что времени рассиживаться у нас нет. Расул в курсе, скоро подъедет. Николай Михайлович, можешь собирать вещи.

При упоминании о вещах я хмыкнул. Всего и вещей — пакетик, флэш-память и листок с телефоном. Да, чуть не забыл — полпачки долларов.

— Мне и одеть-то нечего, — это я сказал вслух и, подойдя к кровати, взял в руки один из паспортов. Вот ведь черт, никогда не думал, что буду подделывать собственные документы.

— Одежда — не проблема, — подмигнув мне, Шафкат решительно направился к шкафу, распахнул его, порылся внутри и явил свету преотличнейший костюм. — Мы с тобой роста примерно одинакового… — он окинул меня взглядом.

— Роста, может, и одинакового, — я недвусмысленно намекнул на его габариты.

— А, это, — отмахнулся Шафкат. — Я же не всегда таким был, вот и висят теперь…

— И не жалко? — спросил я, начиная примеривать предложенную одежду. — Вдруг похудеешь?

— Не похудею, у нас худые мужчины не котируются. Мне, чтобы серьезные дела решать, вес надо иметь, — он улыбнулся, — во всех смыслах. Иначе уважать перестанут.

— А, понятно, — тут у меня сорвался с языка давно крутившийся вопрос. — Шафкат, на лицо ты славянин славянином, а имя нерусское?

— Ну, так мама с папой назвали, друг у отца был, убили его потом. А имя хорошее, милосердие означает.

— Имя хорошее, — не стал спорить я. «Вот только, нося такое чистое имя, ты занимаешься столь грязным, дьявольским делом». Об этом я подумал, но вслух говорить не стал.