покаянно спросило «дитятко», обметая снег с рукавов: уже перед Сумежье так посыпало, что на плечах целые сугробы намело.

– Да его самого в Нави унесло.

Воята содрогнулся, мигом вообразив самое худшее, но оказалось, дело не так страшно: Навями назывался один из девяти великославльских погостов, а он ещё не привык к их названиям.

Стараясь не подать вида, Воята был рад этому известию. Теперь он мог спокойно отвести Соловейку на попов двор, устроить её там, сгрузить в погреб половину свиной туши и прочие привезённые припасы, а потом вернуться к Псалтири.

Бережно, будто младенца, перенёс он завёрнутую в мешок Псалтирь и водрузил на стол. Баба Параскева взирала на это с изумлением, но ещё больше удивилась, когда Воята осторожно снял мешковину.

– Старца Панфирия Псалтирь, – пояснил он изумлённой хозяйке. – Дай-ка огня побольше.

– Панфирия? – Баба Параскева вытаращила глаза. – Не может быть такого! Где же ты её раздобыл?

– В монастыре Усть-Хвойском.

– Её сколько лет никто в глаза не видел… с тех пор как отец Ерон помер!

– Так и есть. Вдова Еронова в монастырь ушла и Псалтирь с собой уволокла.

– Стешка! Ах она коза – лубяные глаза!

– Не коза, а мать Сепфора! – с насмешливой важностью поправил Воята. – Зачем уволокла, теперь уж не спросишь.

– Жива она? – отчасти с сочувствием спросила баба Параскева; надо думать, о Ероновой вдове она уж лет двадцать не вспоминала.

– Для всего мирского – не жива, – передал Воята слова матери Агнии. – Схимонахиня она. Но я её видел… – Он запнулся, не зная, как передать признаки телесной жизни инокини. – Ходит.

Вспомнилась сгорбленная, немного кривобокая фигура в остроконечном чёрном куколе, в белых крестах от маковки до колен, медленно, будто на ощупь пробирающаяся по снегу.

– Ну, спаси её Бог! Очень она напугалась тогда, не диво, что сбежала. От такой страсти и подалее убежишь…

– Чего напугалась? – Воята, не отрывавший глаз от тускло мерцавшего бледной позолотой креста на книге, повернул голову к бабе Параскеве.

– Ну как Ерон-то помер.

– Как он помер? – насторожившись, Воята повернулся к ней целиком.

Мелькнул в памяти отец Македон, принявший смерть жуткую и загадочную.

– Да бражка медовая сгубила его! – Баба Параскева чуть снисходительно, чуть сочувствующе махнула рукой. – Родился мал, а умер пьян! Попивал батюшка, и чем дальше, тем сильнее. К кому на двор зайдёт – первым делом ему чарочку. Жаловался, будто зверь какой-то за ним ходит…

– Какой ещё зверь?

Мигом Вояте вспомнился тот зверь, что встал на его собственный след.

– Такой, что никто его не видал! Дескать, нету у него ни облика, ни сущности телесной, а только глаза горят и зубы щелкают.

– Крестная сила… – Воята перекрестился.

Нечто подобное он видел своими глазами.

– И будто бы как полночь, так придёт зверь, сядет посередь двора да почнёт выть! Всё плакался отец Ерон: дескать, грехи мои за мною ходят, сам Сатана покушается. Со страху и пил. Даже книгу Божественную к себе в избу из церкви уволок. – Баба Параскева взглянула на Псалтирь. – Да только не помогла книга, ещё хуже стало. В первый же вечер, как принёс, явился ему… кто-то. Стешка сказывала, никого нет, а вроде голос: «Книгу отдай…» А батюшка вроде кого-то видит – на дверь смотрит, сам весь белый, глаза мало не посередь лба. Хочет креститься – не может руки поднять. Стешка на печи лежала – зарылась там во всё. И вот видит, батюшка голову поднимает, будто к нему кто-то близится, и глаза такие… – Баба Параскева развела пальцы, показывая глаза величиной с хорошую репу. – А потом за грудь взялся и упал прямо на книгу. И ничего больше не движется в избе. Стешка до зари пролежала ни жива ни мертва, а как рассвело, собралась и уехала в Усть-Хвойский монастырь, к матери Феофании. Видать, и книгу увезла, да мы тогда не спросили. Уж потом, как поставили взамен отца Македона, он было стал искать, да ничего не обрёл… Кому у нас о книгах беспокоиться? А она вон где была!

– И у вас все знают… что за книгой кто-то приходил?

– Да Стешка всем рассказывала, хоть и невнятно. Видно, решила, что коли нечистая сила той книгой завладеть хочет, в миру ей оставаться нечего. А что, в монастыре не приходил за нею кто?

– Нет, такого не говорили. Да и если бы знали, что с нею дело нечисто… мне бы не отдали.

– Как же со святой книгой может быть нечисто? – Баба Параскева недоверчиво взглянула на Псалтирь.

– Не может такого быть! – Воята решительно мотнул головой.

– А ты почитай, чего там в ней.

– Чего положено. «Псалтирь без чина службы и без всех часов», – повторил Воята надпись, которую мать Агния нашла под крышкой. – Но посмотрим, конечно.

Ему и самому хотелось, но баба Параскева первым делом усадила его ужинать. Шёл рождественский пост, но и постные щи с грибами, и пироги с кашей Вояте после долгой дороги по холоду показались очень вкусными. После еды баба Параскева даже тщательнее обычного вытерла стол, расстелила рушник и поставила две свечи. Воята снова положил книгу на стол и с трепетом открыл.

Вот эта надпись – «странничкам недвижимое море».

– Видишь: «Се аз, худый инок Панфирий, руку приложил», – прочёл Воята, показывая надпись бабе Параскеве.

– Сам он и списал книгу? – В знак почтения баба Параскева перекрестилась.

– Это едва ли… – Имея кое-какой опыт в обращении с книгами во владычном хранилище, Воята знал, каких трудов и умений требует их изготовление. – Он сам только вот эту надпись…

От волнения его слегка трясло. Похоже, монастырская находка ещё важнее, чем он думал. Он ведь знал: прежней попадье не померещилось со страху, к отцу Ерону и впрямь приходил тот злой дух, что гнался по лесу за Воятой. И отца Ерона он сгубил. Почему тогда не забрал книгу? Видно, был не из тех духов, что не обладают телесностью, сам ничего сделать в явном мире не мог. К радости обладания Псалтирью примешивался страх перед гнетущей тайной, но Воята гнал его прочь.

– А вот тут ещё что-то. – Он заметил на следующем листе надписи теми же чернилами и той же рукой.

Перед ним оказались строки, усаженные неровными рядами букв, без промежутков, под титлами и надстрочными крошечными буковками. Чтобы разобрать их, требовался опытный чтец.

– «Закон да познаешь… христианского наказания…» – медленно прочёл Воята и пояснил для бабы Параскевы: – «Наказание» означает «научение», «наставление», вроде как наказ, понимаешь? «Я наставлен во спасение наставлением неземных словес…» – Воята задумался, потом сообразил: – Это, видать, как говорить должен