наставляемый. Ведь когда старец Панфирий сие писал, ему много кого наставлять перед крещением надобно было. Дескать, батюшку я послушал и уразумел…

Ниже шло более десятка строк, внешне похожих: все они начинались с одних и тех же слов. Прочтя вслух первую строку – «Аз есмь тайна несказанная…», – Воята уже знал, чьи это речи, даже до того как глянул в середину страницы и разобрал там надпись «Таковы слова Иисуса Христа».

И он прочёл нараспев, будто псалом:

Аз есмь истина и закон и пророки.

Аз есмь истина и путь и стезя.

Аз есмь хлеб жизни.

Аз есмь свет миру.

Аз есмь дверь овцам.

Аз есмь добрый пастырь.

Аз есмь воскресение и жизнь.

Аз есмь путь и истина и живот.

Аз есмь истинная лоза…

Пока он читал, баба Параскева начала креститься и кланяться истово, как в церкви; слова Господа, читаемые мерным, низковатым голосом Вояты, пробирали насквозь. Казалось, сам Бог бросает взгляд прямо в душу и видит её всю до дна. Сходство строк очаровывало, как заклинание.

– Ох, сильная книга! – зашептала баба Параскева, когда Воята умолк и сидел, глядя на страницу. – Ясное дело, почему нечистый охотится за ней. Хотел бы извести, да в руки свои взять не смеет!

– Аз есмь истина и путь… – повторил Воята как будто про себя, не сводя глаз с чёрных, не очень умело выписанных букв.

Старец Панфирий пытался проложить путь в небо – для себя, для жителей волости, и даже для тех, утонувших обитателей Великославля-града. Держал при себе книги, надеясь, что когда-нибудь сумеет дать тем людям «наказание христианское», как давал новгородцам и жителям всех прочих русских городов под рукой князя Владимира. Но… на что же он надеялся?

– А что у вас говорят, – подняв глаза от книги, обратился Воята к бабе Параскеве, – долго ли старец Панфирий возле Дивного озера жил?

– Да сто лет, – как о вещи всем известной, ответила та, оглядываясь в поисках веретена.

– Ну, не сто же на самом деле?

– Сто! – убеждённо подтвердила баба Параскева. – У нас деды дряхлели и умирали, внуки рождались и сами старели, а он всё сидел в пещерке своей и Богу молился. Уж те поумирали, что ещё дитём его впервые видели, а он всё сидел. Нельзя мне, говорил умирать, пока в волости, кроме меня, Божьих людей не заведётся. А как боярин Мирослав Твердятич поставил церковь нашу, тогда старец призвал к себе отца Платона и книги свои ему передал.

– А сам? Умер?

– Не умер, а ушёл.

– Куда ушёл?

– В земли святые, заповедные, благодатью исполненные, где небо к земле прилежит, и живёт теперь от рая в двадцати верстах.

– И сейчас живёт?

Воята уже раньше слышал что-то похожее, но думал, что этим жители волости выражают убеждение в большой Панфириевой святости. Неужели они верят, что он и сейчас живёт в телесном облике?

– И сейчас. Михаил-архангел да Никола Милостивый, коли надо им куда отлучиться, ему на сохранение ключи от рая и оставляют.

– Да ведь ему уже было бы лет за двести! – воскликнул Воята. – Если он с князем Владимиром в Новгород пришёл, и то уже не отрок был.

– Такое ему от Бога повеление! – Баба Параскева развела руками, не выпуская из одной веретена, а из другой нити. – Молить за грешных, покуда…

– Что – покуда?

– Воля Божия не исполнится. Ты уж, если сомневаешься, у матери бы Агнии спросил или у отца Касьяна. Я-то баба простая, даже грамоте не учёная…

Воята её почти не слышал, захваченный своей мыслью. Старец Панфирий жил возле Дивного озера – ну, может, не сто лет, но очень долго. И молил Бога за тех, кто ушёл в озеро вместе со всем городом. То есть хотел их спасти. Хотел того же самого, о чём теперь задумался Воята.

– Но как же, – продолжая свою мысль, заговорил он вслух, – ведь если старец за них сто лет молился, значит, знал, что спасти их можно?

– Кого? – не поняла баба Параскева, продолжая споро прясть.

– Тех бесов озёрных. А отец Ефросин мне говорит: бесы от Бога отпали, нет им покаяния. Но Панфирий-то знал!

– Старец Панфирий лучше знал, – ещё не вникнув в суть, подтвердила баба Параскева.

Как и все прочие, она была убеждена, что древний старец был куда мудрее нынешнего.

– Он говорит: бесы от падших ангелов произошли, которых Денница соблазнил гордыней и земной честью… Но, если Панфирий молился за них, стало быть, те бесы озёрные – другие!

– Много он знает о бесах, твой отец Ефросин! – с неожиданным пренебрежением ответила баба Параскева. – О наших озёрных.

– А ты знаешь?

– Не от ангелов они, а от другого корня…

– Какого? – Воята подался к ней.

Расставшись с отцом Ефросином, он поначалу погрузился в уныние и не так скоро оттуда выбрался. После назидательной беседы иеромонаха все прежние замыслы и стремления казались глупыми и самонадеянными. Не спасёшь, дескать, тех, кто самовольно и навеки от Бога отпал, а вот свою душу гордыней погубишь. Прощаясь с отцом Ефросином, Воята был уверен, что бросит эти мечты.

Но что-то в душе мешало твёрдо на этом встать. Взгляд… Взгляд той девки из призрачной лешачьей избы. Мысленно Воята и сейчас видел её как наяву. Мог вглядываться в эти тёмные глаза… Они смотрели пристально, настороженно, но ему чудилась в самой глубине их мольба и ожидание. Сколько он ни напоминал себе слова старца, что бес в любые одежды может облечься, хоть в ангельские, но не мог поверить, что девка – бесовка. Если так думать, то никому не станешь помогать, а это разве по-христиански?

И вот теперь новая мысль развернула его душу в обратную сторону. Не мог старец Панфирий, по Божьему благословению, сто лет пустым делом заниматься!

– Я от матушки моей, Марьи Якимовны, слышала ещё девочкой сказание, откуда род бесовский повёлся, – продолжала баба Параскева. – Сказывали, она говорила, старые люди, будто у Адама с Евой, как вывел их Бог из рая, очень много детей наплодилось. А Адам всё в поле, а Ева всё по хозяйству, крутится с утра до ночи, разве за всеми уследишь? Никакой им не было от родителей науки. Подумал раз Адам: придёт Бог, увидит их всех, стыдно будет, уж больно чумазы, да шумливы, да проказливы. Нет бы им сидеть смирно да молиться Богу, а они заместо того только и знают шалить: то горы с места на место перекидывают, то ветры буйные поднимают,