Неосведомлённый о сути дела, Миколка сам изнывал от любопытства. Воята развязал чистый льняной лоскут – от него едва уловимо веяло ладаном, в памяти запели женские голоса, – и увидел бересту шириной в две ладони, свёрнутую в трубку. Послание оказалось довольно длинным, и сердце сильно застучало от волнения. Мать Агния не просто так пообещала подумать над его делом – есть ли у бесов душа и можно ли их крестить. Подтвердит её послание речи отца Ефросина или наоборот?

Разложив бересту на столе, Воята вгляделся в ровный строй красивых, умело процарапанных костяным или бронзовым писалом букв. Он не удивился, что мать Агния обучена не только чтению, но и письму: девочку, которая в семь лет знала Псалтирь наизусть, её родичи-бояре должны были обучить как можно лучше. Сам Воята не сумел бы так ровно выписать столько слов. Некоторые были под титлами – видимо, как в житии, с которого мать Агния списывала.

– Читай, читай скорее! – Миколка чуть не прыгал от нетерпения.

Баба Параскева, тоже любопытствуя, стояла рядом, перетирая какую-то миску.

От волнения Воята не сразу узнал первые слова послания. «Гла…»

– «Глагола ему цесарь…» Ему – это кому?

– Никите-мученику, видать, это из его жития.

– А! «Глагола ему цесарь: стоит зде столп камен давний, в нём же лежат мертвецы… сотвори… древне… а мертвецов воскреси… да и аз верую в Бог твой…»

Далее рассказывалось, как с небес спустился архангел Михаил и обнадёжил Никиту: де молитва твоя услышана. Перекрестил Никита столп, и проросла на нём виноградная лоза, источающая сладкий мёд.

– «И всташа мужи, и жены, и дети, и поклонишеся ему, глаголюще: веруем и мы в Бог твой, Никито… От начала лежим и в муках пребывали есмы. Ныне же твоего ради имени восстахом… Тогда возопиша все гражане, глаголюще: веруем и мы в Бог твой, Никито… Святой же Никита в тот час крестил весь град…»

Святой Никита имел власть оживлять мертвых! Баба Параскева удивлённо ахала, но Воята не сразу понял, почему мать Агния решила списать для него этот отрывок из жития.

«От начала лежим и в муках пребывали», – сказали древние, давным-давно умершие мертвецы из-под камня.

– Это значит, что умерли они во времена поганской еллинской веры. – Воята посмотрел на Миколку. – Как же, в Царьграде, тогда ещё сам цесарь был поганской веры. Но если Никита заставил их уверовать – выходит, это и тому доступно, кто со своей душой давным-давно распростился и попал по невежеству на муки. И крестить! – Он оживился. – Никита крестил весь град – значит, и этих, воскресших, тоже!

– И что же они – сызнова жить начали? – с любопытством спросила баба Параскева.

– Тут не сказано. Но, надо думать, новую жизнь они начали во Христе: сами назад под камень ушли, а души их в Царствие Божие вознеслись. А раньше в муках пребывали, как поганым положено.

– Вот это верно ты сказал! – одобрил Миколка.

– Тут ещё что-то есть. – Воята снова взглянул на бересту. – «Воины же видявше, еже сотвори святый Никита, поклонишася ему глаголаше: веруем и мы в Бог твой, мучениче Христов Никито! И знаменовал их святый Никита десною рукой и глагола им: шедше с миром идите в рай…»

– Те воины живые были? – спросила баба Параскева.

– Похоже, что живые.

– Стал бы цесарь мёртвых набирать! – поддержал Миколка.

– И что всё сие значит?

Воята не ответил: у него было много смутных мыслей.

– «Шедше с миром идите в рай…» – повторил он, глядя на красиво процарапанные буквы.

Как будто сама мать Агния хотела что-то важное передать ему этими словами. Всего их смысла он ещё не постигал, но повесть об оживлении и крещении мертвецов из-под камня очень его обнадёжила. Похоже, что мать Агния на его стороне – верит, что Господь сможет вновь сотворить чудо, как во времена святого Никиты, и принять тех, кто умер, не узнав Божьего слова.

«Да только я ж не святой Никита! – мысленно одёрнул себя Воята. – Где мне бесов побивать и чудеса творить! Как я доберусь до этих мертвецов – не под столпом каменным, а под озером глубоким!»

– Спаси тебя Бог, Миколка, что подарочек доставил! – Воята снова свернул бересту, спрятал в узелок и поклонился гостю. – Истинная сердцу отрада…

* * *

После службы в честь преставления святителя Николы народ повалил во двор. На площади возле костров играл рожок. Бычка закололи и разделали рано утром, а теперь перед церковью разожгли костры, повесили особые котлы для братчин, стали варить мясо: малый котёл для церковного причта, большой – для прихожан. В нынешние дни весь сумежский причт состоял из отца Касьяна и Вояты, оба были бессемейные, но своя доля им полагалась. Женщины побежали по домам печь блины. Арсентий вышел из церкви вместе с отцом Касьяном и с другими стариками проводил его к себе в избу, где начинались Никольские братчины. Прочие разошлись по дворам – в каждой не вовсе бедной избе накрывали стол и зазывали родню и соседей. У бабы Параскевы собирались девушки, у Миколкиной младшей сестры Варвары – молодухи. Воята был нарасхват: благодаря гуслям его хотели видеть у Арсентия, у кузнеца Ефрема, не говоря уж о собственной хозяйке. Из уважения к старейшинам Воята поначалу пошёл с Арсентием. В избе выставили длинный стол – как на свадьбу, занявший всё свободное место, так что новые блюда передавали по рукам. Во главу стола сел Арсентий, по бокам от него – отец Касьян и Трофим-тиун. Воята разместился возле самой двери, среди молодых родичей Арсентия. Если бы не гусли и не должность парамонаря, его, парня, за этот стол вовсе бы не пустили. Ради Николиных братчин нарушался Рождественский пост, и тёплая изба была полна запахами жареного мяса, чеснока, печёных пирогов.

– Поднимем, братие, чашу сию за святителя Николу, за Троицу и Пресвятую Богородицу! – объявил Арсентий, встав и держа в руках большой резной ковш, который хранили нарочно для таких пиршеств и называли братиной.

На столе стояли корчаги с ячменным пивом и с медовой брагой – особенно много на этот день варили пива, из-за чего самого святителя Николу называли порой «пивным богом». Угощение – мясо, хлеб, блины и пироги, жареную рыбу, солёные грибы, квашеную капусту, жареную птицу, – каждый брал себе сам, а Арсентий наливал пиво в братчину, живо гулявшую вокруг стола.

– Кирюха, корчага-то пуста! – то и дело выкрикивал он, подзывая младшего сына, в чьи обязанности входило бегать в погреб и наполнять корчагу заново.

– А поведай-ка нам, батюшка, как святитель Никола