На плечо легла худая и очень жесткая, прямо таки стальная, рука. Бертран вздрогнул, обернулся. Глаза брата Иларио были черны и безмятежны.

– Всякий камень можно счесть частью Башни, а значит, опорою веры истинной, – ровным тоном вымолвил этот ходячий скелет. – Брат Кортэ снабдил вас четырьмя камнями, ибо мы именно таковы, я привел отнюдь не случайных людей. Нас вполне достаточно для фундамента. Опирайтесь.

– Иларио, сволочь ловкая, не вздумай поутру стащить более трех бутылей сидра, пока я буду плох, – строго упредил Кортэ. – Закрывай.

– Три бочонка из Вольмаро жертвуется для ордена, вы слышали, братья? – тем же ровным тоном выговорил тощий.

– Как же, и это – надежные свидетели, столпы веры! – сокрушенно выдохнул Кортэ.

Люк со стуком утвердился в рамке основания, засов щелкнул. Ковер лег на свое место. Бертран кивнул, с благодарностью принимая теплый плащ. Отметил: служители расположилась вокруг него, расставили лампады так, чтобы дать больше света. В багряных рясах они сами казались темным обожженным кирпичом, составляющим вполне надежный фундамент веры – защиту от ночных страхов.

Король сидел неподвижно, слушая свое дыхание. Иногда на фитильках лампад вспыхивали более яркие искры, их сопровождал треск. С каждым разом – все слабее. Наступил момент, когда ухо перестало разбирать даже малый звук. Пульс, и тот бился вяло, задушено. Брат Иларио тронул короля за руку, чуть улыбнулся, уложил на ковёр основание, удерживающее лист бумаги. Осмотрел перо, погладил кончиками пальцев, опустил в чернильницу. Согнал лишнюю каплю и нарушил целину бумаги. Он вел перо не ровно, сберегая ритм, обычный для произнесения слов. Бертран следил за пером и читал простейшую, известную всякому ребенку молитву «отдания почести». Читал и знал: ещё четыре пары глаз именно теперь следят за пером, четыре сознания слитно вторят каждому слову. И потому тишина не кажется безнадежной…

– Ты нарушил наш уговор, ты предал меня, ничтожный.

Звучание голоса оказалось куда менее человеческим, чем ожидал Бертран. Оно не вливалось в уши, но впитывалось кожей, оно вынуждало сам воздух мелко вздрагивать. Гудящее низкое звучание подчиняло, обессиливало, вырывало душу – и топтало остатки гордости, заставляя крикнуть, сжаться, по-детски нырнуть под плащ с головой.

Рука Иларио не дрогнула, довела строку и поставила аккуратную точку. Отделила ровной линией молитву от ереси. Начертала знак краеугольного камня. Внесла имя говорящего, сразу сделав его почти человеком – раз оно есть, имя – «Бас». Далее следовали слова, все в точности, с указанием на тон и ударениями. Бас продолжал бушевать, Иларио записывал. Король ощущал, что всё ещё не смеет вздохнуть и боится разжать зубы – и закричать.

По-настоящему Бертран очнулся, заметив и проверив: писарь уже трижды указывал над словами не вполне правильные ударения. Смазанные, двойные. Но ведь Бас именно так и вещал! Наличие иноземного выговора у непостижимой сущности озадачило короля. Заставило губы презрительно скривиться. Теперь он был внутренне согласен: Кортэ прав, говорит человек, использующий тело Виона невесть каким чернокнижным способом. Еще раз мысленно повторив эту идею, Бертран улыбнулся. Его Изабелла не ждала ночного гостя и не лгала своему королю! Тело Виона, как и твердил Кортэ, порой вытворяло то, чего не желал и не помнил рассудок. Тело могло написать письма под диктовку рыгающего, давящегося словами Баса. Тело – не более того. Младший нэрриха был средоточием заговора… и одновременно его жертвой. Как и сам Бертран, как Изабелла… и даже Эспада. В худшем виноват именно Бас. Найдя столь удобного врага, спихнув на него всю и всякую ответственность, король ощутил себя – королем. Он выпрямил спину, скинул плащ и глянул куда спокойнее на руку Иларио, по-прежнему заполняющую лист мелкими буквами, без помарок и ровно.

Бас прекратил пугать сына тумана, Кортэ закончил комедию с охами и испуганными всхлипами, заверениями и мольбами. Изложил, запинаясь и сопя, все события дня, ловко перекроив правду и по большому, и в мелочах. Оказывается, Абу взял в долг золото и просил свести его с доном де Сага. Королева якобы предложила нэрриха найм, желая поскорее овдоветь. Дала сто пятьдесят тысяч в камнях и векселях – Бертран чуть не подавился, расслышав цену…

– Если ваш найм противоречит воле моей королевы, – жалобно плакал верный подданный Кортэ, – если я предам Эндэру и себя, высшему ли буду служить? Тьмы я боюсь, тьмы и ереси.

Бас запнулся. Надолго смолк, и Иларио стал выставлять штрихи, отмечая протяженность длящейся паузы. Король с новым интересом взглянул на человека, держащего перо и за все время ни разу не проявившего признаков страха. Даже самых малых. Служитель ощутил взгляд, чуть заметно улыбнулся и начертал знак первого камня, словно очищая лист от ереси…

– Сколько тебе надо времени на исполнение королевского найма? – проревел Бас.

– Как это – сколько? День, дело-то обычное, – сразу откликнулся Кортэ. – Но как бы мне оно жизни не стоило! Эспада вон – тю-тю… И ведь учти: наш король – не дерьмовый иноземный герцог.

– За тобою орден багряных, – напомнил голос.

– Они не укрывают убийц, – сразу отозвался Кортэ.

– Зоркие примут тебя, – с некоторым колебанием и не сразу предположил Бас.

– Гарантии? – Кортэ привычно взялся за торг.

– Ты червь, ничтожество, – Бас ощутил утрату главенства в разговоре и запаниковал.

Брат Иларио едва заметно, но отчетливо неодобрительно качнул головой: сын тумана перестарался. Торговая жилка подвела его, и теперь игра на страхе показалась противнику выгоднее расхода золота. Бас ревел и бушевал так, что казалось – волосы сами поднимаются дыбом. Ужас змеей вполз в душу, отравляя и леденя, снова вынуждая искать плащ… И с долей уважения удивляться упрямой смелости Кортэ, пребывающего с чудищем один на один. То, что управляло Вионом, перешло от угроз к делу: было слышно, как внизу хрипят и дерутся, как Кортэ выражает свои мысли греховно и складно – а затем булькает горлом, зажатым в тисках чужих пальцев.

– Ты слаб, я силен. Я высший, – неистовствовал Бас.

Иларио настороженно покосился на коврик, прочие пожали плечами и сделали одинаковые жесты, понятные им самим, но не королю. Бертран задумался и с ужасом осознал: багряные безумны настолько, что готовы лезть вниз и выручать сына тумана, сцепившись невесть с чем, без надежды на успех… Удерживает их от поспешных шагов лишь необходимость охранять короля и обещание не вмешиваться, данное Кортэ.

Бас внезапно зашелся кашлем, захрипел – и стих. В ушах нарастающим грохотом прибоя возник пульс. Дыхание прорвалось в явь, затхлость воздуха сделалась мучительной, невыносимой.

– Чертов придурок! – едва слышно просипел Кортэ. – Прав я был, тело – оно и есть тело. Отрава равно вредна ему и мне, а может и… Утром разберемся.

В нижнем подвале наступила окончательная тишина. Король протянул руку, щелкнул пальцами – и лишь затем осознал: нет рядом тех, кто знает жест. Но Иларио догадался и вложил в руку платок. Бертран вытер холодный пот, ощутил, как слабость гнет плечи.