– Первый номер мимо, с трешки по семерку мало сведений, но едва ли. Два и восемь – да, очень возможно. Далее всё – пусто. На десятого я не тратил силы, он вчера убит. Сам проглядел еще три дома, были мыслишки да слушки, но – не сошлось. Порт на реке проверяют, тут быстро никак, ты просил с толком и без случайностей, брат Иларио тоже… настаивал, еще с утра, так что люди оповещены и стараются.

– По теме почтовых птиц что?

– Дай время до рассвета. Не все можно подтолкнуть, не везде подмазать. Налей еще хоть глоток и тогда пойду, с окрепшими силами.

Кортэ нехотя, с отчетливым сожалением, плеснул черпаком в кубок, не исполняя полный ритуал переливания. Юркий выпил, поклонился столу, Кортэ, королю – и сгинул. Бертран недоуменно повел бровью и попытался сидром восполнить покой, растревоженный невнятностью сведений. Напиток был мутным, холодным, терпко-вяжущим, до оскомины. Уж точно без малейшего оттенка пряной сладости, как и обещал Кортэ. Сперва сидр не произвел обещанного впечатления – несравненного и даже божественного. Показался кисловат, едва ли не шершав в горле. Но затем откуда-то изнутри и снизу всколыхнулся и потек по жилам ровный, вкрадчиво-ласковый огонь домашнего тепла. Не яркий, а на редкость спокойный и приятный. Страхи, сомнения, душевная боль – все растворилось, сгинуло. Осталась ясность сознания, оттененная щекочущим в носу, едва уловимым запахом цветущего сада и прелого яблоневого листа. Старый слуга явился с очередным подносом, и опять Вион вежливо подхватил ношу и устроил на столе…

Разбираясь в себе и напитке, наблюдая за младшим нэрриха и отмечая отсутствие прежней злости, приглушенной раздумьями и сидром, король едва не упустил из внимания отчет двух ростовщиков. Говорили они степенно и даже нудновато, умудряясь то и дело уступать друг другу право дополнить сказанное, но при этом ни разу не начинали речей одновременно, будто знали мысли друг друга и ловко выстраивали их в единую очередность изложения.

– Из первого-то ряда теперь мало кто в столице, к нам они не захаживали, привычки нету пока, – бормотал более плотный мужичек, просматривая заметки на листке, упрятанном в ладонь. – Была занятная история с векселями северных торговых городов, разом дюжину крупных предъявили к оплате, все в минувшие пять деньков. Ну, не наше золотишко утекло, эти-то по вере и родству себе избирают поверенных, как само слово подсказывает, значится.

– Денежки векселя оттянули немалые, нехватка случилася, – добавил старший. – Изрядная, ежели они в наши подвалы заглянуть решились. Закавыка особенная: камни отказались принять, даже и по лучшему пересчету, серебро требовалося, тертое и обязательно эндэрское. С профилем старого короля, и только восточного, правителя Барсы.

– Мы потребное изыскали и для порядка метки на монеты выставили. Ну, вы знаете, обычные наши. Одну песету из дюжины метили, того обычно довольно.

– Золота никто не запрашивал, но вот закавыка, – снова перехватил рассказ старший, – и не выдавали золота в долг. Так, по мелочи, вроде – доньям на кружево. Не денежки, сор.

– Благолепие пять сделок отложило до праздника замкового камня, – отметил плотный. – Чудно мне показалось, ну сдался им, еретикам, наш праздник? Удача вовсе три лавки на засов замкнула, делами да хворями отговорилася.

– Закавыка с Солнцем, – оживился старший. – Зоркие к ним захаживали. Тут-то ужо весь наш квартал загудел, мыслимо ли: святые люди – да к еретикам в дом, значится. И шума не было ни на чуть. Получается, гостили по денежному делу.

– Прочее все записано и готово, обычные наши отчеты тоже, – солидно завершил разговор плотный ростовщик, выложил на стол сшивку листков в кожаных корочках с золотой отделкой. – По всем вашим поверенным и партнерам. Мы, значит, по уговору свели воедино и передаем.

Король старательно проследил, чтобы лицо не вытягивалось, обозначая глубину недоумения. Сколько же золота, земель, гостерий, лавок и прочего имущества на самом деле принадлежит рыжему нэрриха, не владеющему гласно – ничем? Все, даже самые сведущие люди уверяют: у дона Кортэ есть клады в горах. Несколько… Глупости! У дона Кортэ полстолицы в кармане. Солнце, Удача, Благолепие – понятные сокращения названий улиц, занятых лавками иноверцев. Брат Кортэ, видимо, с ними не имеет дел… Но приглядывает. Не просто так выторговал показавшуюся утром смешной «мелочь» – право одному вести ростовщичество в городе, потеснив врагов и соседей по богопротивному, но весьма доходному делу.

– Я бы теперь не подписал того указа, – шепнул король, припоминая легкость, с какой купил жизнь, а вернее смерть, ненавистного Виона. – Это ведь еще одна война…

– Что вы, сплошной мир, – пообещал Кортэ, убирая в карман книжечку. – Мои люди чужакам не выделяют золотишко на заговоры. Но помня сказанное утром… Это сеньор Ченто Кандэ, – нэрриха хлопнул по плечу старшего из ростовщиков. – Дом пять по улице Гербовой. Простой адресок. И до весны ссуды вашему поверенному без роста, совершенно пустые для меня. Но договор есть договор. Ченто, выделяй из моих личных средств по распискам известного лица.

– Мы с радостью, – засуетился ростовщик, вскочил и поклонился, багровея от восторга и часто дыша. – Нам самая обидная закавыка: они к этим ходят. Мимо нас, значится, и – к этим. На гнилое их, иноверское и фальшивое Благолепие! И сами туда, и весь двор, значится… Неужто мы без ума и не уступим малость?

Тощий служитель отпил сидр мелкими глоточками, поморщился, шепнул несколько слов, испрашивая у Мастера милости к себе, грешному и слабому. Покосился на Кортэ, снова утопил взор в мутной жиже.

– Поспособствовали бы на бумагу для списков книг, вот уж воистину богоугодное дело для тех, кто с понятием, – едва слышно выговорил он. – На севере оттиски наловчились делать, а мы в дикости прозябаем, спин не разгибаем да перьями по старинке скрипим.

– Как проникновенно! Уж ты-то помолчи, согбенный, – отмахнулся Кортэ. – Все куплено. И мужик, что придумал оттиски, и его семья-родня до последнего дворового пса. Еще особняк, титул и прочее разное впрок, чтоб жил и радовался нам на благо. Ты бы не нудил, а добыл, что обещал. Кузнеца с понятием, кожевенника, мастера по переплетам. Кандэ, иди спокойно. Не слушай злодея, он сам-то грешен, но чужие камни в фундаменте убеждений и деяний норовит учитывать рьяно. Иди, и не вздумай отжалеть ему хоть песету сверх оговоренного. Он жаднее меня жук, ты ж знаешь.

Ростовщики поклонились, степенно попрощались и вышли. Кортэ жестом велел ученику шептать тишину усерднее, горестно вздохнул: мала емкость с сидром… Сел ближе к королю, проглядывая записи в кожаной сшивке.

– Откушаем и за дело. Золотишко-то нужное нам вроде бы обозначилось, уже неплохо, но это дельце на завтра. Сегодня главное – заговор. Вот брат Иларио, прошу знакомиться, он пишет столь быстро, что способен дословно занести на бумагу мою ругань, да с ответами настоятеля и сетованиями братии. Вот еще три служителя из ордена Постигающих свет, уважаемые люди, светочи веры. Для свидетельства – с запасом. Оно нам вроде и не надо, свидетельство, но я решил: а вдруг вы и себе не поверите, и мне? Пусть Иларио пишет. Сверим, кто что слышал, что запомнил. Мне даже и занятно: а все ли одно и то же услышат?