* * *

Положив голову на стол, мандарин Тан пытался вспомнить один момент своей жизни. На горевшей жаровне подогревалась рисовая водка. Ее пары заполнили уже всю комнату. Рядом с его головой горела темно-красная свечка, с трудом рассеивая тьму в углах. Быстрым движением мандарин распустил уложенные в официальную прическу волосы, и они рассыпались вокруг головы, лежавшей на лакированной столешнице. Его взор был прикован к овальному зеркалу, в котором плясали рассеянные золотые отблески свечи. То, что он старался вспомнить, произошло давно, но, подстегивая память внутренним усилием и капризным неровным светом, он хотел приподнять груз лет, как поднимают уровень воды в реке. Он жадно вдыхал пары, плававшие в воздухе, и стремился к опьянению, но при этом он хотел остаться на грани сознания. Он хотел достигнуть ирреального ощущения плавания между двух рек, когда глоток спиртного жжет небо, а опьяневший мозг начинает говорить сам по себе. Он был моложе и скромнее тогда, чем сейчас, и был полностью поглощен подготовкой к трехгодичным экзаменам. Но перед испытаниями была еще охотничья экспедиция… Его расширенные в полутьме зрачки пытались проникнуть через стены, промокшие от дождя, пытались проникнуть сквозь зеркальную воду, а его уши слышали крики прислужников, доносившиеся из находящейся рядом кухни. Неподвижный, он чувствовал приближение прошлого. Наконец в его душе воцарилось молчание, он балансировал на грани сна и бодрствования. Потом гул голосов усилился, вздымаясь, как волна, а желтый свет постепенно стал красным…

Ночь была красной, цвета факельного пламени, бросавшего вызов небу. Все плавало в этом невероятном свете, лизавшем предметы и людей. Он был простерт на столе, глаза полуприкрыты, разум стеснен. Мутными, пьяными глазами он смотрел на стену, и она вдруг показалась ему обрызганного какой-то скользкой жидкостью, медленно, как тяжелый мед, стекающей вниз. Сквозь зеркало, умножавшее все вокруг, он увидел руки с алыми ногтями и расставленными пальцами. Перейдя в другое измерение, он увидел свой искаженный образ под карминной звездой — жалкую безвольную марионетку с разметанными волосами, обнявшую свою голову ладонями. Во рту все слиплось, язык горел от резкого вкуса слишком сильной водки. Сколько раз, чтобы не отстать от друзей, он поднимал в этот вечер свой стакан?

Эхо голосов отдавалось в безмерной пустоте его черепа. Преувеличенный, почти дикий смех, крики на непонятном языке. Всеми своими порами, всей, ставшей вдруг страшно уязвимой, кожей он чувствовал в дрожащем воздухе ужасную боль. Он попытался приподнять голову. От этого усилия мышцы шеи будто обожгло огнем. От свечи лился гранатовый свет и заполнял Вселенную. Перед ним стоял принц Хунг, его красивые охотничьи одежды были заляпаны красным, черты застыли в гримасе ужаса. Что он сейчас откроет мне? — спрашивал он, а вопрос гремел и отдавался эхом в его голове. Неужели принц издал этот нечеловеческий крик, пронзивший барабанные перепонки, или это был не принц, а другой человек — почти голый, сидевший в углу? Его веки в сладком изнеможении слипались, а шум постепенно стихал. Ему показалось, что он плавно и мягко скользит, как в лодке, из состояния апатии в глубокий сон.

Сделав невероятное волевое усилие, он вонзил ногти себе в ладонь, боль пронзила его, только что погруженного в забытье. С помощью рук он мучительным движением повернул голову. Почему полураздетый человек бросился на студента Кьена? Когда человек упал на землю, словно бы совсем лишившись жизненной силы, его друг удивленно потрогал указательным пальцем шею: подобно красной змее, тонкая струйка крови, выписывая причудливые узоры на коже шеи, ползла вниз. Студент Тан хотел подняться, но сон, уже давно одолевавший его, на этот раз победил. Было так сладко поддаться его чарам, укрыться в мягких покровах милосердного забытья, заглушающего непрекращающиеся крики, утонуть в искусственном жару алкоголя. Прежде чем забыться, он успел запомнить спинные мускулы полуобнаженного человека, так четко вычерченные, такие явственные, будто его кожа была прозрачной.

Доктор Кабан разложил семь частей печени — три положил слева, четыре справа. Он склонил голову, сверяясь с книгой вскрытий Великого Врача из Китая. Проявив невероятную для своего времени смелость, этот тюремный врач вскрывал тела повешенных, а потом с поразительной точностью описывал то, что находил там, составив таким образом замечательный сборник указаний, на которые можно было положиться.

Тридцать приговоренных к смерти в XII веке не сильно отличались от современной женщины. Ее желчь изливалась на другие внутренние органы, она, должно быть, страдала глазами, подумал он, оглядывая темную жидкость в брюшной полости. Знаменитый врач сердился на себя, потому что не мог понять — были эти выделения следствием общего заболевания организма или появились в результате удара кинжалом в третий отдел левой доли печени. Чтобы это проверить, он хотел осмотреть зрачки покойной, но веки были будто запаяны намертво одинаковыми красными печатями — раскрыть глаза ему удалось, только зверски разодрав их. И хотя глаза ее были стеклянными и угасшими, они все еще поражали своей красотой. Они казались здоровыми, а выражение лица было далеким, непостижимым. Зато белые пузырьки в углу левого глаза хорошо объясняли наличие мелких пятен пепельного цвета в левой части печени.

Живот был взрезан с таким мастерством, так искусно — к этому врач уже привык за последнее время, — что было бы непростительно не продолжить свои изыскания в духе знаменитого китайского Великого Врача. Он созерцал форму сердца, слой желтого жира, окружавший его, и сопоставил его толщину с тяжестью чувственного, хотя и окоченелого, языка. Будучи один в мертвецкой, доктор Кабан прижался к маленьким ножкам, оскорбляя тело, принадлежавшее желанной и бесстыдной женщине.

Лампы едва горели, бледность рассвета заглушала свет фитилей. Отсветы на восковой коже имели явно зеленоватый цвет. Доктор Кабан был доволен: именно состояние печени обусловливает появление зеленого цвета, а смерть в таких случаях не медлит.

Чтобы убедиться в верности своих выводов, он хотел приподнять печень и посмотреть, плавает ли она, подобно дереву, в жидкости…

Нервничая, бросая вокруг быстрые взгляды, врач колебался, опасаясь, что ему могут помешать в любой момент, что и случилось. Дверь резко открылась, и вошел ученый Динь — пятясь задом, бледный, измученный, прикрывая глаза рукой, чтобы не видеть взрезанный живот обнаженного трупа.

— Мандарин Тан желает знать ваше заключение, — сказал он.

* * *

— Невероятно! — воскликнул мандарин Тан, ударяя кулаком по столу. — Еще одно убийство, и прямо у нас под носом!

Расхаживая по Стратегическому залу, он метал громы и молнии. Его рукава взлетали в воздух, он резкими шагами мерил комнату. Убийца опять оставил их в дураках, сотворив злодейство под самыми окнами.

Гневно повернувшись к начальнику тюрьмы, нашедшему тело, мандарин Тан заставил его снова изложить все факты.

С искаженным лицом, сотрясаемый внутренней дрожью, стражник скорбно склонил спину.

— Ваш смиренный слуга поднялся на рассвете, чтобы провести рядовой обход тюрьмы. Обычно все проходит без всяких сюрпризов, так как в это время заключенные спят. Проверив мужское отделение, где все было нормально, я перешел в крыло, отведенное для женщин. Там все было тихо — у них нет неприятной привычки храпеть. Я уже решил, что все в порядке, и хотел уйти, как вдруг меня поразил странный запах, металлический запах, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я стал заглядывать в каждую камеру. Заглянув к мадам Пион, я увидел ее в луже крови. Я бросился к ней и поднял промокшее покрывало. И тогда я понял, что она убита ударом ножа. Впрочем, нож остался воткнутым в живот.