устремлен на мою грудь – туда, где я ношу черный шип в ладанке, сшитой для меня Доркас.

Опустив взгляд, я увидел на груди огонек – пятнышко света, далеко не столь яркого, как ореол Афеты, однако на диво ровного. Стоило вынуть шип из мешочка, золотистое сияние озарило покои от стены до стены и угасло.

– Шип обернулся Когтем, – проговорил я. – Именно таким я отыскал Коготь среди камней.

С этим я протянул шип Афете, но Афета, даже не взглянув на него, перевела взгляд на полузажившую ранку, нанесенную им.

– Он напитался твоей кровью, – сказала она, – а в крови заключены твои живые клетки. Выходит, некая сила в нем есть. Неудивительно, что Пелерины поклонялись ему…

Оставив ее, я ощупью отыскал путь к берегу моря, долгое время расхаживал взад-вперед по песку и размышлял, размышлял… однако тем мыслям здесь вовсе не место.

* * *

Когда я вернулся, Афета еще ждала меня, а ее серебристый ореол мерцал назойливей прежнего.

– Не мог бы ты?.. – спросила она.

Я ответил, что она просто прекрасна.

– Однако не мог бы ты?.. – повторила Афета.

– Прежде нам нужно поговорить. Не расспросив тебя обо всем, я предам человечество.

– Так спрашивай же, – прошептала она. – Но знай: что бы ты от меня ни услышал, выдержать испытание, предстоящее твоей расе, услышанное не поможет.

– Как ты сейчас говоришь? Какой звук тебе помогает?

– Слушай мой голос, – велела Афета, – голос, а не слова. Ну? Что же ты слышишь?

Прислушавшись согласно ее указаниям, я услышал шуршание шелковых простыней, шепот наших с ней тел, плеск невысоких волн и биение собственного сердца.

Вопросов я был готов задать целую сотню – казалось, каждый из ста может подарить Урд Новое Солнце. Но вот ее губы коснулись моих, и все вопросы разом стерлись из головы, исчезли, как не бывало. Ее пальцы, губы, глаза, стиснутые в ладонях груди… однако всем этим чудесам сопутствовало что-то еще – возможно, аромат ее волос. Вдыхая его, я словно дышал нескончаемой ночью…

Улегшись на спину, я вторгся в Йесод – или, вернее сказать, Йесод накрыл, поглотил меня. Лишь после этого я понял, что прежде там никогда не был. Из меня брызнули миллиарды звезд, фонтаны солнц, и на миг мне почудилось, будто теперь я знаю, как рождаются мироздания… но, впрочем, глупости все это. Сплошь глупости. Действительность смела их все, словно пламя зажженного факела, разогнавшее по углам тени, а вместе с ними всех крылатых эльфов фантазии. Стоило нам с Афетой соединиться, сойдясь на диване посреди скрученных улиткой покоев, Брия и Йесод породили нечто – нечто крохотное, но в то же время бескрайнее, пышущее жаром, словно уголь, поднесенный в щипцах к языку.

И этим «нечто» был я, я сам.

Затем я уснул, но не заметил как, поскольку спал без сновидений.

Проснувшись, Афеты я рядом не обнаружил. Солнце Йесода уже поднялось, и свет его проникал внутрь сквозь продушину над узким концом коридора, скрученного улиткой, а меня, утративший в пути почти всю свою яркость, достигал, отражаясь от белокаменных стен, так что проснулся я словно бы в позолоченных сумерках. Встав и начав одеваться, я задумался, куда могла подеваться хозяйка, но стоило мне натянуть сапоги, Афета вышла из-за поворота с подносом в руках. Смущенный тем, что мне прислуживает столь высокородная госпожа, я честно признался в этом.

– Но ведь тебе, Автарх, несомненно, прислуживало множество благороднейших придворных конкубин.

– Что все они в сравнении с тобой!

Афета пожала плечами.

– Я вовсе не высокородная госпожа – ну, разве что лишь для тебя и лишь на сегодняшний день. Высота нашего положения определяется степенью близости к иерограмматам, а я от них довольно далека.

Опустив поднос на ковер, она села рядом. На подносе оказались небольшие пирожные, графин студеной воды и чашки, наполненные какой-то курящейся паром жидкостью, с виду (но только с виду) похожей на молоко.

– Ты, госпожа, – и далека от иерограмматов? Ушам не верю…

– Это лишь потому, что ты изрядно переоцениваешь собственную важность и важность своей Урд, воображая, будто мои слова или наши с тобой поступки как-либо повлияют на ее участь. Нет, не надейся: исход испытания от всего этого не зависит нисколько, а до тебя и твоего мира здесь нет дела никому.

Я промолчал в ожидании продолжения, и, наконец, Афета добавила:

– Кроме меня, – и отломила зубами кусочек пирожного.

– Благодарю, госпожа.

– Да и то лишь с тех пор, как здесь появился ты. Хотя у меня есть все причины невзлюбить и тебя, и Урд: ты о ней так заботишься…

– Госпожа?..

– Знаю, ты думаешь, будто я возжелала тебя. Нет, ошибаешься, и, мало этого, лишь сейчас стал симпатичен мне настолько, чтоб я в том призналась. Ты ведь герой, Автарх, а герои – все поголовно чудовища, являющиеся к нам с вестями, которых мы предпочли бы не слышать. Однако ты – чудовище из чудовищ. Скажи, разглядел ли ты картины на стенах, когда шел овальным коридором в Зал Правосудия?

– Разве что несколько, – ответил я. – Одну с камерой, где заперли Агию, да еще пару, а к остальным не присматривался.

– И откуда же они, по-твоему, там взялись?

Я взял с подноса пирожное и поднес к губам ближайшую чашку.

– Даже не представляю себе, госпожа. Я видел здесь столько чудес, что перестал удивляться чему-либо… кроме появления Теклы.

– Однако минувшей ночью ты не посмел спросить даже о ней, о Текле, из страха перед тем, что я могу сказать или сделать, хотя готов был заговорить о ней раз этак сто.

– Неужто тебе, госпожа, понравилось бы, начни я расспрашивать о старой любви, лежа рядом с тобой? Да, ну и странная же вы раса! Но раз уж ты сама помянула Теклу, расскажи мне о ней.

По округлому боку чашки скатилась вниз капля горячего белого питья, которое я проглотил, не почувствовав вкуса. Оглядевшись в поисках, чем бы ее промокнуть, я не нашел ничего подходящего.

– У тебя дрожат руки.

– Так и есть, госпожа, – признал я.

Поставленная на место, чашка задребезжала о поднос.

– Ты так любишь ее?

– Да, госпожа, и в то же время ненавижу. Я ведь и Текла, и человек, любивший Теклу.

– Тогда о ней я не скажу ни слова – что я могу тебе рассказать? Возможно, после Разбирательства она расскажет о себе сама.

– Ты хочешь сказать, если я выдержу испытание?

– Неужели твоя Текла станет карать проигравшего? – спросила Афета, и сердце мое переполнила несказанная радость. – Однако ешь: еще немного, и нам пора будет идти. Накануне