– Конечно, – согласилась я, сложила купюры и спрятала их в свой кошелек.

– Встретимся у машины, – сказал Роджер, забрал со стола мятные конфеты и направился к двери. Когда он вышел, колокольчик на ней звякнул.

Я посмотрела на карту и построила маршрут до Кентукки. Мы подсчитали, что на дорогу туда уйдет часов восемь, так что нам необходимо прибыть туда ранним вечером, где-нибудь в семь. Я увидела, что ниже Кентукки на карте находится Теннесси. А в углу этого штата, совсем рядом с Арканзасом, – Мемфис. На несколько мгновений мой палец остановился на названии, напечатанном жирным шрифтом, и я задумалась о путешествии, в которое собиралась отправиться этим летом. В Мемфис, а именно в Грейсленд. Удивительно, как близко к этому месту мы бы оказались, проезжая Луисвилл. Всего в нескольких часах езды. Но чтобы заехать туда, пришлось бы поехать в обратную сторону. И я не хотела ехать туда без папы.

Я закрыла атлас, пытаясь прогнать прочь эту тревожную мысль. Затем оплатила счет, положив деньги на чек, а чаевые для официанта – под стакан. Решив, что дала Роджеру достаточно времени на звонок, я поднялась со своего места. Мне на глаза снова попалась надпись на столе. Я подумала о том, кто такие эти Райан и Меган и как кто-то мог быть настолько уверен в таком призрачном и невозможном понятии, как «навсегда», что захотел вырезать его на столешнице.

Еще несколько секунд я рассматривала надпись, а потом вышла из закусочной, щурясь от яркого солнца.

Семь лет тому назад

Папа резко развернул машину, объезжая участок перед теннисным комплексом Рейвен-Рока, и откинулся назад на сиденье, чтобы я могла дотянуться и нажать на гудок. Я просигналила так, как мы всегда сигналили Чарли: «Бип-бип-бипбипбип». Папа почему-то всегда называл этот сигнал «бриться и стричься».

Мы уселись поудобнее и стали ждать, и секунду спустя альбом From Nashwill to Memphis[32], который сопровождал нас на пути из дома в кондитерскую, а затем к теннисному комплексу, отзвучал и заиграл снова, с первого трека. В папиной машине такое не дозволялось. Он считал, что как только ты начинаешь слушать диск по кругу, то перестаешь замечать нюансы.

– Маэстро, – попросил папа, повернувшись ко мне.

– Сейчас-сейчас, – ответила я, открыв отделение для перчаток и перебирая диски Элвиса. Я вытащила Elvis in the Movies из шестидесятых. Заиграла песня All That I Am, и папа улыбнулся и стал отбивать пальцами ее ритм.

– Отличный выбор, тыковка, – сказал он, взглянув на меня с одобрительным кивком. – Знаешь, это, пожалуй, моя самая любимая.

Когда папа говорил об Элвисе, он всегда произносил его имя с придыханием. Однажды он так сказал нам, когда ругался с моей бабушкой, которая зашла в гости: «Я надеюсь, что Бог есть. И я точно знаю, что Элвис есть».

– И моя, – тут же решила я.

Папа рассмеялся, откинулся в кресле и потрепал меня по волосам, вынудив нахмуриться и снова пригладить их. В заднее стекло постучали, я повернулась и увидела Чарли, уставшего и угрюмого, с ракеткой в чехле на плече. Отец разблокировал двери, и Чарли, забравшись на заднее сиденье, уселся посередине и пристегнулся.

– Привет, чемпион, – сказал папа, заводя машину. – Как тренировка?

– Уныло, – ответил Чарли.

– Почему? – вклинилась я, повернувшись лицом к нему.

– Уныло и все, поняла? – сказал он, убирая со лба волосы, потемневшие от пота. – Я не уверен, хочу ли дальше играть. В смысле, для чего вообще все это.

– Для того, – сказал папа, – чтобы ты смог сделать что-то выдающееся, что-то, чего многие люди не могут. И если у тебя есть возможность развивать свой талант, не делать этого сродни преступлению. Я имею в виду, тот, кто бросил заниматься, когда стало слишком трудно, – просто слабак. Не так ли?

Чарли откинулся на сиденье.

– А почему Эми не играет?

Я закатила глаза. Последние два года, когда Чарли грозился бросить занятия, он прибегал к этому аргументу.

– Потому что Эми не нравился теннис, – со вздохом сказал папа.

– Мне нравилась форма, – возразила я.

Несколько лет и я играла в теннис, потому что мама покупала мне новую теннисную форму каждый год, и она мне действительно нравилась. Но через некоторое время я решила, что оно того не стоит: гробить многие часы, пытаясь ударить шершавый желтый мячик, только ради того, чтобы надеть белое спортивное платье.

– Это правда, – сказал папа, улыбнувшись и покачав головой.

– Вы что, уже были в кондитерской? – спросил Чарли, наклонившись вперед и заметив смятые салфетки на панели. – Я думал, мы после тренировки вместе туда пойдем!

– Извини, чемпион, – сказал папа, глядя в зеркало заднего вида. – Твоя сестра так захотела. Давай еще раз заедем?

– Не надо, – пробормотал Чарли, снова откинулся на сиденье и уставился в окно. – Я все равно туда не хочу.

Я наблюдала за братом в зеркало заднего вида. Между нами никогда не было той тайной связи, которая, если верить книгам, бывает между близнецами, и чаще казалось, будто мы сражаемся за что-то, что невозможно даже выразить словами, а значит, невозможно и выиграть.

– Нам обязательно это слушать? – капризно спросил Чарли через несколько минут. – Один Элвис и Элвис, сколько можно?! Меня уже от него тошнит.

Говорить такое в отцовской машине – все равно что ругаться под носом у учителя, и мое сердце забилось быстрее, потому что я не понимала, что случилось с прежним Чарли.

– Эй, полегче, – сказал папа, поворачивая налево, и я увидела, что мы едем мимо университета по направлению к центру, а вовсе не домой. – Нельзя так оскорбительно говорить о Короле. К нему нужно относиться с должным уважением.

– Просто, по-моему, это дурацкая музыка, – пробормотал Чарли себе под нос едва слышно, кажется, он понял, что переборщил.

– Дело не только в музыке, сынок, – сказал папа. – Важно и то, символом чего он стал. Ты сам увидишь. Однажды мы все побываем в Грейсленде, и ты все сам поймешь.

– Все втроем? – спросил Чарли.

Папа засмеялся, и я немного успокоилась.

– Может, даже вчетвером, если удастся уговорить маму. Однажды я уже побывал там. Даже написал свое имя на стене.

Я повернулась к отцу и краем глаза заметила, что брат, сидя на заднем сиденье, изумленно улыбается.

– Ты расписался на стене? – потрясенно спросила я. – В доме Элвиса?

– Все так делают, – с усмешкой ответил папа. Он повернул еще раз, и я сообразила, куда мы едем, а Чарли, похоже, еще не понял. – Стену, наверное, уже почистили несколько лет назад. Но я бы хотел вернуться назад и проверить, там ли еще моя надпись.