Дойдя до конца коридора, где было большое окно, выходящее на шоссе, я глубоко вздохнула и нажала кнопку быстрого дозвона, чтобы набрать номер мамы.

Она ответила на втором гудке, и ее голос звучал намного бодрее, чем я ожидала (в семь-то утра по ее времени).

– Эми, – спросила она, – это ты?

– Привет, мам, – сказала я.

– Привет, дорогая, – ответила она.

От одного только звука ее голоса мне захотелось заплакать, поэтому пришлось заморгать, чтобы сдержать слезы. Я знала, что это происходит потому, что я так долго оттягивала разговор с ней. Потому что сейчас на меня свалилось столько переживаний, а я совершенно не понимала, как справиться с ними. Мне было так приятно услышать ее голос, но секунду спустя я пришла в ярость, хоть сама толком и не понимала, почему.

– Я так рада, что ты позвонила. Вот что я хочу тебе сказать, Эми, – тут ее голос стал резким. Чарли называл это «профессорским тоном», хотя она вряд ли часто говорила так с ним. – Я очень разочарована из-за того, что ты не выходила на связь в течение всей поездки. Ты почти не давала о себе знать, и я даже не имею представления о том, где ты сейчас находишься…

– Мы в Миссури, – перебила я ее, а ведь раньше я почти никогда этого не делала, потому что точно знала, какие слова за этим последуют: «Не перебивай меня, Эми».

– Не перебивай меня, Эми. Это просто чудовищная безответственность, и… ты сказала «Миссури»?

– Да, – ответила я.

Мое сердце снова бешено заколотилось: то самое ощущение, которое всегда возникало, когда я понимала, что у меня неприятности.

– Что, – спросила мама спокойным и ровным тоном, который не предвещал ничего хорошего, – вы вообще делаете в Миссури?

– Просто выслушай меня, – попросила я, пытаясь собраться с мыслями.

– Разве я не даю тебе говорить?

– Нет. Ладно, – на пару секунд я убрала трубку от уха и посмотрела в окно на шоссе. Мне показалось, что я вижу на горизонте маленькую полоску рассвета. – Так вот, мы с Роджером, – продолжала я, стараясь не думать о том, как мама на том конце провода медленно, но верно приходит в ярость, – решили немного проехаться по живописным местам. У нас все в порядке, клянусь, он водит очень осторожно, и мы останавливаемся, когда он устает.

На том конце трубки повисла тишина.

– Мам, – неуверенно спросила я.

– Я правильно тебя поняла, – спросила она скорее недоверчиво, чем возмущенно, – вы поехали по живописным местам?

– Да, – сказала я. – Но я обещаю, что мы скоро будем на месте. Просто…

– Вот что, – сказала она, и в ее голосе снова с полной силой чувствовался гнев. – Вы сейчас же возьмете машину и поедете прямо в Коннектикут. А потом я посажу Роджера на поезд до Филадельфии, а с тобой мы еще поговорим.

– Не перебивай меня, мам, – слова вылетели у меня, прежде чем я успела осознать, что говорю. Я потрясенно отвернулась от телефона и сдавленно усмехнулась.

– Амелия Карри, – мама произнесла два слова, которые никогда не обещали ничего хорошего. – Ты очень рискуешь, девочка. Это не какая-то… развлекательная поездка. И уж точно не каникулы. Тебя просили выполнить одно простое задание. Как будто у нас и без того мало неприятностей, поэтому ты решила… – ее голос дрогнул и на мгновение смолк, но потом она заговорила снова, так же уверенно, как и всегда. – Зачем ты это делаешь? – спросила она. – Ты сильно усложняешь мне жизнь…

– Я усложняю тебе жизнь? – повторила я, чувствуя, что теряю голову, испытывая лишь ярость, которая сейчас поглотит меня совсем. – Усложняю жизнь тебе?

Я вслушивалась в собственный голос, громкий и слегка несдержанный, ничуть не похожий на мою обычную манеру говорить. У меня в глазах стояли слезы, а рука, в которой я держала телефон, дрожала. Я была в ярости, и глубина этой ярости пугала меня.

– Неужели? – спросила я, и тут мой голос дрогнул, и две слезы скатились по щекам.

– Дай мне поговорить с Роджером, – сказала мама. – Я вижу, что у тебя истерика.

– Он спит, – сказала я тоном, который почти никогда не использовала в разговорах с кем бы то ни было, тем более с матерью. – Здесь шесть утра. И я не впадаю в истерику.

– Вы приедете сюда немедленно.

– Вряд ли, – сказала я. Дикий гнев утихал, сменяясь бесшабашностью, какой давненько со мной не бывало. – Я скоро приеду, но сначала мы хотим заехать кое-куда.

– Нет, – сказала мама тоном, который обычно означал конец любой дискуссии. Но теперь он, похоже, только подстегивал меня. – Ты немедленно вернешься домой…

– А, так ты хочешь, чтобы мы развернулись и поехали обратно в Калифорнию? Да не вопрос.

– Я хочу, чтобы ты ехала в Коннектикут. И ты это понимаешь.

Теперь ее голос звучал устало и печально, весь гнев будто испарился. Заметив эту перемену, я вдруг почувствовала себя виноватой и сама вместо гнева ощутила усталость и грусть.

– Мы скоро приедем, – тихо пообещала я.

Я плакала и почти не пыталась скрыть это от нее. Самое ужасное, что это была моя мама, такая близкая и одновременно такая далекая. И все, что я хотела, – открыться ей, рассказать, как я себя чувствую, и чтобы она пообещала мне, что все будет хорошо, а не говорила о том, как усложняю ей жизнь…

– Мам, – мягко сказала я, надеясь, что она, может быть, чувствует то же самое, и, тогда нам удастся об этом поговорить.

– Я сейчас же позвоню Мэрилин и расскажу ей, где пропадает ее сын, – сказала она строгим и холодным тоном. Уж она-то точно позвонит. – Если ты хочешь куда-то заехать – удачи. Но имей в виду, что теперь вы полностью сами по себе. А когда вы приедете домой, тебя ждут серьезные последствия.

– Хорошо, – сказала я, чувствуя себя совершенно измотанной. – Договорились.

– Ты меня очень, – произнесла мама, и я заметила, что теперь ее голос слегка дрожит, – очень разочаровала.

Затем воцарилась тишина, и только тогда я сообразила, что мама только что отключилась.

Я сидела, рассматривая телефон, и размышляла, стоит ли мне снова перезвонить ей, чтобы извиниться и сказать, что мы приедем как можно скорее. У меня по-прежнему будут неприятности, но, возможно, их будет меньше. Я не хотела так поступать, но и испытывать чувство вины весь остаток поездки тоже не хотела. Я вертела в руках ключ-карту от комнаты. И тут тоже заметила, что у нее на обратной стороне белым по фиолетовому напечатана такая надпись:

– Уезжаете? – добродушно спросила девушка на стойке регистрации.

Мы с Роджером синхронно кивнули ей. Вернувшись в комнату, я снова легла в кровать, но почти не спала, просто смотрела, как постепенно светлеет потолок, и снова и снова прокручивала в памяти разговор с матерью. Должно быть, я все-таки задремала, потому что звонок с рецепции в девять часов разбудил меня. Быстро приняв душ и переодевшись, я вспомнила, что у меня больше нет моей одежды. Я разглядывала содержимое чемодана, думая о том, что не умею так подбирать наряды, как Бронвин. В итоге просто взяла то, что было сверху: длинную черную майку и серые штаны, что-то среднее между джинсами и легинсами.