Шелест колебался. Доверять на сто процентов нельзя абсолютно никому. Советская власть, конечно, родная и справедливая, но временами такое творит!..

Гальперин понятным жестом удалил часовых подальше, сунул Шелесту ключ. Майор распахнул дверь одиночной камеры, оглядел выщербленные стены, крохотное зарешеченное окно под потолком, выходящее на улицу, женщину, сидящую на нарах в смиренной позе.

Она сразу почувствовала недоброе, прочитала в глазах майора что-то страшное для себя, побледнела и поднялась. Задрожали губы, симпатичное лицо быстро обрастало пятнами.

– Мы тут кое-что выяснили, Олеся Владимировна, – вкрадчиво начал Шелест. – Давайте начистоту. Это ведь вы продали Горбацевичу партизанский отряд Глинского?

Женщина заплакала.

Вот и все. Еще недавно она держалась, возмущалась, приводила массу аргументов, клялась в верности коммунистическому государству. И вдруг сломалась в одно мгновение, кончился запас прочности. Леся обмякла, опустилась на нары.

История ее предательства была довольно стандартной. Леся никому не рассказывала, кто отец ее дочери. Отмахивалась, мол, наш человек, советский. Только сволочь редкая, бросил меня и дочку. Служит сейчас на Дальнем Востоке в рядах Тихоокеанского флота, даже письма не напишет.

В реальности же этот парень заведовал лечебным отделением одной из центральных больниц. Там они и познакомились в ноябре тридцать восьмого, зачали дочку Лизу.

Через год советские танки уже катались по городским улицам, а НКВД чистило квартиры с неблагонадежной публикой. Роды и арест любимого практически совпали. Он был убежденным националистом. Как сказал бы коммунистический оратор на трибуне, клейма ставить негде. Пожениться не успели, любимого расстреляли. Отсюда и пошло.

Олеся внедрилась в партизанский отряд по приказу старших товарищей. Она долго не могла вырваться из Росомача. История с полковником Елисеевым дала ей такую возможность.

Шелест не вытягивал из нее все детали. На это существуют следователи. Пусть они отрабатывают свой хлеб.

Но душу майора что-то царапало, не давало ему покоя.

– Вы долго находились в партизанском отряде, – сказал Шелест. – Участвовали в акциях против оккупантов и их приспешников из УПА. Зачем вы это делали? Хотели втереться в доверие, заслужить репутацию героической партизанки?

Она еще ниже опустила голову. Офицеры переглянулись.

– Вы понимаете, что следствие и суд будут недолгими, вас расстреляют? – спросил Станислав.

– Да, понимаю. – Она задрожала. – Следствие будет быстрым. Ведь признание – царица доказательств. Кажется, именно так говорил товарищ Вышинский.

– Да. Итак, смею вас уверить в том, что следствие будет стремительным. Надеюсь, ваших родных сия участь минует. Но эту тему мы уже обсуждали. Хотите облегчить свою участь, Олеся?

– Как я могу это сделать? – Она непроизвольно вздрогнула.

– Если ваша помощь окажется действенной, то судебные органы сохранят вам жизнь. Я не обманываю, это обычная практика. Вы часто контактируете с людьми из леса?

– Иногда. Но они не приходят домой, я сама выхожу к ним. Моя мама ни о чем не догадывается.

– Тогда вы можете знать, где находится их базовый лагерь. Если не в курсе или не желаете говорить, то я ничем не смогу вам помочь. Покажете дорогу?

Леся колебалась, кусала губы. Слезинки скопились у нижних век, но не спешили проливаться.

– Вы знаете, где база Горбацевича? – настаивал Шелест. – Это Росомач?

– Да. Но не тот участок урочища, где была база Николая Федоровича. Это на западе, там, где скала Ведьмин Клык. Туда ведет единственная дорога. Есть несколько троп.

– Дорога контролируется?

– Да, конечно. Но есть пара тропок, где охрана ведется формально. Там никто не ждет нападения.

– Можете показать на карте?

– Я попробую.

От такой перспективы захватывало дух. Появилась возможность накрыть всю базу, разделаться раз и навсегда с Назаром Горбацевичем! Причем сделать это малой кровью, решительным прорывом.

На оперативном совещании присутствовали сотрудники контрразведки Смерш, капитаны Есаулов и Кисляр. В комнате царило деловое возбуждение. Люди склонились над картой, где, со слов Приходько, был помечен примерный район нахождения банды. Местность сложная, насыщенная скалами и пещерами. Можно подобраться незаметно. Но штурм втихомолку не проведешь. Придется окружать, брать в блокаду.

– Операция секретная, – предупредил Шелест. – Языком не болтать, все делать быстро!

– Секретно все равно не получится, товарищ майор, – заявил комендант Есаулов. – Пехота не иголка, шапку-невидимку на нее не наденешь.

– Но это не мешает работать быстро! – отрезал Шелест. – Перекрыть все выходы из города в южном направлении, никого не выпускать. Задержим связника, получим дополнительную фору. Выступаем перед рассветом, в четыре часа утра. Нужно несколько закрытых машин. Не пешком же топать. Место сбора вот здесь, на опушке. – Он ткнул пальцем в северо-западную оконечность Росомача. – Надеяться только на Приходько мы не будем. Федор Ильич, у вас есть два часа на то, чтобы найти лояльного человека, знакомого с местностью. Сегодня никому не спать. Завтра отдохнем. Итак, на что мы можем рассчитывать, товарищи офицеры?

Кисляр пообещал два десятка сотрудников, имеющих боевой опыт. Есаулов – взвод красноармейцев. У Губина ноль, все в карауле, оголять объекты нельзя. Катастрофически мало! Шелест связался с полковником Березиным, изложил ему ситуацию и получил уверения в том, что два взвода бойцов, имеющих опыт боев на пересеченной местности, прибудут через три часа. Действительно не иголка, в тайне не сохранить. Вся надежда на перекрытые дороги и глазастых дозорных. Всем работать, никому не спать!

Оставшись один, он пил маленькими глотками остывший чай и таращился на карту, для пущего удобства прибитую к стене. Что-то не сходилось, не давало майору покоя. Ему не нравилось все то, что сейчас происходило, хоть тресни. А почему – непонятно.

Он заново анализировал события последних суток, подбивал их под общий знаменатель. Станислав никак не мог объяснить самому себе один элементарный факт: почему Леся призналась? Шелест не ставил под сомнение ее вину. Да, признание – царица доказательств, основа работы оперативника и следователя.

Майор чисто по-человечески не мог понять, почему эта женщина так быстро и резко сломалась. До этого она категорически от всего открещивалась, с жаром доказывала свою невиновность, по минутам расписывала, где была и что делала. И вдруг призналась.

Олесю впечатлили воспоминания Левко Кирыка? Но это единственный человек, который указал на нее. Если вдуматься, не такая уж и трагедия. Кто такой Левко и кто она? Ее слово против его. Кому поверят, бывшему бандеровцу или героической партизанке?