Он как можно тише, словно боясь потревожить покой ушедших, спустился в подземелье, освещенное неровным пламенем двух светильников. Но на подходе к хранилищу застыл, услышав тихий разговор. Прислушался. Говоривший ему был хорошо знаком. Голос Петра Достопочтенного был еле слышен, но слова пронзали, проникали глубоко в душу стоявших рядом с ним нескольких братьев.

– Мои братья во Христе, перед лицом Бога Отца, Сына и Духа Святого умоляю верою в грядущее царство, тайной воскресения из мертвых, заклинаю вечным огнем, уготованным дьяволу и ангелам его, да не наследует он навеки то место, где плач и скрежет зубов и где огонь не угасает и червь их не умирает, падаю в ноги вам, братья мои, пусть тайна эта не преступит порога нашего монастыря, пусть этот секрет на веки веков останется похороненным между этими стенами! И нет греха в сохранении тайны этой, ибо в ваших руках спасение этого мира, и ничто, повторяю, ничто не должно просочиться сквозь стены нашего монастыря наружу, ни единое слово, ни единая буква тайны нашей! Людовик VII всего лишь человек, и как человек он слишком слаб и подвержен греху, и мы не можем передать в его руки нашу святыню. Мы поклялись оберегать ее и вопреки всему и вся должны сдержать нашу клятву!

Бернар дрожал от возбуждения. Он не верил собственным ушам. Он осторожно выглянул из-за колонны, поддерживавшей своды подземелья. Но различить лица собеседников аббата не смог. Только темные силуэты и надвинутые на лоб капюшоны. Аббат заговорил еще тише и, как ни напрягался инфирмариус, больше различить ничего не смог. В этот момент группа зашевелилась и двинулась к выходу. Бернар еле успел спрятаться за колонной и не смог рассмотреть участников тайного сборища. Те поднялись наверх, а санитарный брат еще долго не решался выйти из-за спасительной колонны. Только удостоверившись, что остался один, выбрался наружу. Услышанные слова крутились в голове. Он не ошибся, настоятелю было что скрывать. И больше всего Петр Достопочтенный не хотел, чтобы эта тайна попала в руки преданного королю Людовику VII аббата Сен-Дени Сюжера. Все постепенно становилось на свои места. Только легче от этого не становилось. Бернару приходилось подозревать людей, которые были его единственной семьей, единственными узами в этом жестоком и беспощадном мире.

Весь последующий день санитарный брат провел в смятении, тщетно пытаясь собрать воедино расползающиеся, как ветхая ткань, детали. Но пока ничего более-менее внятного из его размышлений не выходило. Пребывая в этом непонятном настроении, даже опоздал на вечернюю мессу. Правда, никто его отсутствия не заметил. Даже приор, обычно ястребом высматривающий нарушителей, и тот глазом не повел.

Ночью, после всего увиденного и услышанного сегодня, Бернару не спалось. И случайно подслушанные слова аббата, и его проповедь, разговор приора и хранителя библиотеки – все крутилось в голове нескончаемым хороводом и спать не давало. У него было противное ощущение, что он окончательно во всем запутался. Всему виной были полная луна и сомнения, терзавшие душу. Покрутившись на своей бедной лежанке и поняв, что тягостные мысли так просто не отпустят, решил отправиться в небольшую часовню Святой Анны, примыкающую к монастырскому кладбищу. Он уже давно заметил, что именно там ему легче всего думалось. Может, и сейчас святая направит его мысли в нужном направлении. Он натянул на голову капюшон, накинул на плечи теплую шкуру, служившую ему одеялом, и вышел во двор, задрожав от морозного ночного воздуха. Ночи становились все холоднее, и до первых заморозков было рукой подать. Подходя к кладбищу, заметил какое-то движение на его окраине и застыл. Потом как можно осторожнее подкрался и замер за небольшой стеной, отделяющей внутренний двор от места последнего успокоения монахов монастыря. Его глазам открылась премерзкая картина. Яркая луна освещала все безжизненным белесым светом, и от него зрелище становилось еще более ужасающим. Две фигуры разрывали могилу безродного бродяги. Это было немыслимо! Совершать надругательство над последним покоем смертного тела! Бернар не верил собственным глазам. Присмотрелся и с содроганием узнал хранителя библиотеки и отца госпиталия. Первым его желанием было закричать и позвать на помощь. Но он сдержал собственный порыв, зажимая рот и затаив дыхание. Он обязан был досмотреть до конца. Слишком много тайн и загадок накопилось за последнее время. Теперь настал черед разобраться, что к чему. Тем временем Клемент с Ансельмом осторожно вытащили тело бродяги и подтащили его к другой могиле в противоположном углу кладбища, предназначенном для настоятелей, приоров и почтенных гостей, покинувших мир в стенах монастыря. Следом собратья Бернара так же споро принялись разрывать могилу парижского теолога Гийома Ожье. Потом бережно опустили в разрытую могилу тело бродяги, прочитали молитву и засыпали, поставив на место тяжелый каменный крест. Тело же Ожье оттащили к разрытой могиле бродяги, без особых церемоний швырнули внутрь и засыпали землей.

Бернар отодвинулся от стены. Кровь стучала в висках, он до боли, до скрежета зубовного сжал челюсти, чтобы ни один нечаянный звук не вырвался наружу. Затем перекрестился и нашел в себе силы зашептать слова спасительной молитвы. Санитарного брата всегда пугала бездна неверия в людей, и сейчас он стоял на краю этой самой пропасти, которая навсегда рисковала разделить его жизнь на то, что было до, и то, что будет после. Но сегодня отступать он больше не будет. Набравшись храбрости, вышел из-за стены. Луна равнодушно осветила немую сцену: замершие странноприимный брат и хранитель библиотеки около наспех засыпанной могилы и напротив них инфирмариус. Так продолжалось несколько мгновений. Ни один из участников не двигался. Наконец обвиняющий голос Бернара разорвал тишину:

– Вы убили Ожье, а теперь и лишили его собственной могилы!

– Мы тут ни при чем, – тихим голосом, оглядываясь по сторонам, произнес Ансельм.

– Тогда как объяснить только что мной увиденное! – кипя от негодования, вопросил санитарный брат, теперь уже ничто его не пугало.

– Бернар, послушай, мы всего лишь воздали каждому по заслугам. И мой дорогой Гийом наконец-то обретет настоящий покой! – произнес Клемент, голос его дрожал, и по лицу градом катились слезы.

Бернар замер в недоумении. «Мой дорогой Гийом!» – эхом отозвалось в его голове. Совсем недавно Клемент говорил о богослове с откровенной ненавистью и теперь плачет, словно похоронил самого близкого друга.

– Бернар, – тихо произнес за его спиной голос аббата.

Инфирмариус резко обернулся. Он не верил своим глазам, третья, закутанная в темную накидку фигура отделилась от стены, откинула капюшон, и в ярком свете луны на него смотрели голубые глаза Петра Достопочтенного.

– Наши братья сделали это по моей просьбе.

– По вашей просьбе? – изумился санитарный брат.

– Да, – подтвердил Петр Достопочтенный, – по моей просьбе, а сейчас ты должен следовать за мной, а братья закончат начатое.

С этими словами аббат развернулся, Бернар безмолвно, не смея ослушаться, последовал за настоятелем. Они так же молча проследовали в личные покои Петра Достопочтенного. Плотно прикрыв дверь, аббат указал Бернару на небольшой табурет, сам сел в кресло с подлокотниками. Он был спокоен и деловит, словно только что виденная сцена нисколько его не смущала, ни тем более реакция Бернара.