– Нику арестовали! – с порога заявил он.

Настя отшатнулась:

– Нику?

– Это моя вина! Во всем моя вина! – воскликнул он и лихорадочно забегал по салону, схватив себя за голову.

– Успокойся и расскажи все по порядку! – накричала она на него.

Громкий голос оказал желаемое действие. Коста как-то враз поник и мешком хлопнулся на диван. Было видно, что он устал и еле держался на ногах.

– Это я виноват! – вновь затянул он. – Мы не должны были приезжать сюда!

Настя налила стакан воды и присела рядом с ним:

– Коста, пожалуйста, приди в себя, выпей, тебе поможет.

Он короткими осторожными глотками втянул в себя жидкость.

– Теперь лучше?

– Спасибо, – кивнул он и прерывающимся голосом начал свой рассказ: – Я только что зашел к ней, мы собирались пообедать вместе, а вместо этого оказался свидетелем ее ареста!

– Кто ее арестовал, Борель?

– Да, тот самый следователь, который занимался этим делом.

– В чем ее обвиняют?

– В убийстве Эдуарда!

– Какие у них доказательства?

– Они что, мне будут докладывать, меня просто отодвинули в сторону, посадили Нику в машину, и все!

– Коста, теперь успокойся, паникой Нике не поможешь, отправляйся домой и звони, если у тебя будет информация.

– А ты?

– Поеду, попробую встретиться с «отцом Брауном».

– С кем с кем? – переспросил Коста.

– С Борелем.

Закрыв за Костой входную дверь, бухнулась на диван и принялась размышлять. Бодлер предупреждал, что Матильда де Вельтэн цветет и пахнет. Знала мамочка, что затевала. История с перепиской завещания явно играла против Ники. Набрала номер жандармерии, особенно ни на что не надеясь, назвала свое имя и попросила связать ее с Аристидом Борелем. К ее удивлению, следователь откликнулся.

– Вы уже в курсе? – прокомментировал он.

– Да, я могу с вами встретиться?

– У вас появились новые элементы в деле?

– Нет, пока нет.

– Тогда какой интерес во встрече?

– Могу я встретиться с Никой?

– Подумаю.

– Мне очень важно с ней встретиться, мне просто необходимо проверить одну информацию!

– Какую?

– О поездках Вельтэна и его исследованиях.

Борель заколебался, но после недолгого размышления все-таки буркнул:

– Ладно, устрою вам встречу с подозреваемой.

– Спасибо, – от души поблагодарила Настя. На такой успех она и не надеялась.

Теперь следовало предупредить Бодлера. Она отправила сообщение хакеру и бессильно бухнулась на диван. Утро оказалось нисколько не мудренее вечера. Надо было прийти в себя и понять, как действовать.

Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Первые утренние часы монахи встретили, как обычно, чтением мартиролога, отрывка из устава, трех молитв – Deus in adjutorium (90-й псалом), Gloria, Kyrie eleison (Бог в помощь (лат.), Слава (лат.), Господи помилуй – (греч.), правда, в нарушение установившегося обычая приор закончил началом 50-го псалма: Miserere (Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже…). Бернар внутренне удивился, ибо традиция велела читать его после ужина, а не после утренней мессы. Похоже, не его одного такое нарушение порядка удивило, братья переглядывались, но никто не возражал. После Бенедикт не без вызова уставился на аббата и произнес:

– Не изумляйтесь, Ваше Святейшество, но я думаю, что после всего происшедшего в нашем монастыре после каждой мессы нам необходимо просить прощения и Божеской милости! Ибо завладела нашим монастырем сила дьявольская, и только помощь Господа способна изгнать лукавого из стен наших и сердец наших!

Все замерли, о соперничестве аббата и приора знали все, но такой прямой атаки никто не ожидал. Петр Достопочтенный стоял спокойно, даже бровь не поднял. У него был вид совершенно стороннего наблюдателя. Наконец аббат прервал затянувшееся молчание:

– Я понимаю тебя, Бенедикт. Случившиеся события трагичны и способны посеять смуту и недоверие в душах наших. И ты прав, только молитвой мы можем укрепить наше мужество, победить неверие и обрести заново силу, которую недруги рода человеческого пытаются у нас отнять. Именно молитвой и единством сильно наше братство! Не так ли, Бенедикт?

Приор стоял с полуоткрытым ртом, глаза метали молнии, но настоятель в который раз хладнокровно продемонстрировал собственное превосходство, и Бенедикту ничего не оставалось, как только перевести разговор на другую тему. Братья торжествовали, приора в монастыре не любили. Он был заносчивым, чванливым, относился к абсолютному большинству с презрением отпрыска знатного рода.

– И еще я хотел обратить внимание нашего собрания на тот факт, что брат келарь совершенно неразумно раздает наши запасы окружающей нищете. Конечно, мы должны выводить этих виланов на истинный путь, но молитвой, а заботиться о хлебе насущном – это их забота.

– Тебя это беспокоит, наши запасы настолько истощились? – спросил аббат, поглядывая в сторону брата келаря.

– Год был неурожайным, и я всего лишь помогаю этим несчастным дотянуть до весны. Это наш долг – помогать страждущим! – возразил келарь, не без вызова уставившись на приора.

– Мы отказываем себе во всем, не можем позволить себе приобрести редкие рукописи, забываем о самом важном: боговдохновенном просвещении! Ибо именно в этом состоит наша миссия, а вовсе не в наполнении живота этой голи перекатной!

Голос Петра Достопочтенного был наполнен иронией:

– Рассуждаешь ты, брат, многоумно и велоречиво, и я могу понять твое беспокойство. Только за всеми нашими заботами о боговдохновенном просвещении не забывай, что, прежде чем заботиться о столь прекрасных материях, нужно позаботиться о хлебе насущном. Человек не сможет внимать нашим чудесным размышлениям, если он просто-напросто голоден. А у пустого живота одна забота: как живот этот наполнить, а на более высокие побуждения сил просто-напросто не остается. А так как мы не способны накормить всех страждущих семи хлебами, то должны делать все возможное, а все остальное не в счет. Спасенные жизни стоят большего, чем даже самые редкие рукописи!

На этом утренняя месса окончилась. Монахи гуськом покинули капитул, приор же задержался рядом с аббатом. Бернар осторожно придвинулся поближе, стараясь расслышать обрывки разговора.

– Тогда как объяснить ваше нежелание расстаться с тремя тонариями, мой отец? Или они стоят дороже жизней всех монахов нашего монастыря? – Голос приора дрожал.

– Я не знаю, на что ты намекаешь, мой дорогой брат, – голос аббата был холоден и невозмутим, – я имею право возражать против разграбления нашей библиотеки, и, в конце концов, ни одна жизнь не пострадала из-за этих певческих книг.