надрывалась где-то вдалеке Татьяна Буланова сквозь скрип кассеты в магнитофоне.

Сергей прошёл мимо тёмного детского сада и приблизился к очередному жилому дому. Стоя к подъезду спиной, он начал намазывать листовку.

– Слышь, ты, чего тут клеишь? – услышал он и повернулся, не выпуская бумагу из рук.

Между ним и дорожкой стояли трое.

– Материалы к выборам, – ответил Сергей как можно спокойнее. Его собеседники были явно настроены на конфликт.

– Так дай почитать-то, – самый крупный, бритый налысо, видимо, заводила, рванул листовку из рук парня. – Э, пацаны, да тут за совок и против Ельцина написано! Ты что, за коммуняк, что ли?

– Тебе Ельцин нравится? – ответил Лосев, – так голосуй за Ельцина, кто ж мешает.

– Без тебя знаю! – рявкнул бритый, наступая на Сергея. – Ты тут очереди и ГУЛАГ не пропагандируй, умный нашёлся! Без тебя знаем! Мочи коммуняк, ребята!

Первый удар Сергей смог заблокировать, от второго уклонился, но третий пропустил – прямо в солнечное сплетение, да и куда было выстоять одному против троих. Он согнулся, дыхание перехватило, и нападавшим не составило труда сбить его с ног, он упал на подъездное крыльцо, и дальше избивали уже лежачего, уже не могущего сопротивляться, вначале пытавшегося только прикрыть руками голову и глаза, а потом пинали уже обмякшее тело. Бритый ельцинист наступил ногой на лицо поверженного противника и стал давить на глаз каблуком – и только тогда Сергей окончательно потерял сознание.

* * *

– Дядь Серёж!!! Дядя Серёжа!!! Ты живой? Ну скажи хоть что-нибудь, ну пожалуйста!

Воздух.

Первое, что он почувствовал, возвращаясь из мрака небытия, был воздух.

Он дышал. Дышать было больно, но воздух просачивался в лёгкие, несмотря на сломанные рёбра, и не давал ему умереть.

Потом вернулись слух и осязание. Вокруг были какие-то звуки и что-то липкое – кровь, перемешавшаяся с клейстером из разбитой банки.

И какой-то знакомый детский голос плакал над ухом: «Дядь Серёж!!!»

А вот зрения не было, и открыть глаза Сергей не мог.

Как не мог он определить, жив он или уже нет.

Но потом узнал голос и понял, что жив.

«Артём», – попытался позвать Сергей, но вместо этого издал нечленораздельное бульканье.

– Живой! – закричал Артём. – Дышит! Дядя Серёжа, слышишь меня? Они убежали! Я скорую вызвал! С автомата! Только не умирай, слышишь? Сейчас приедут врачи!

Он захотел повернуть голову на звук голоса, но тысячи чертей ударили в металлические молоточки внутри черепной коробки, и он понял, что это ему не по силам.

– Не умирай, пожалуйста, – говорил мальчик сквозь слёзы, – тебе нельзя умирать, как же Аня без тебя будет?

Таким беспомощным отпетый уличный хулиган Артём Зайцев не чувствовал себя с того самого октябрьского дня, когда миновавшая его пуля отняла жизнь лучшего друга.

Сергей задышал хрипло и шумно.

Аня… Анечка… Живой…

Сознание прояснялось, и он услышал сирену скорой помощи, и топот ног Артёма, и его крики, куда надо ехать, и видел перед собой лицо жены – хотя на самом деле не видел ничего. А затем всё смешалось – и руки санитаров, укладывавших его на носилки, и прорывавшийся сквозь мглу сбивчивый всхлипывающий голос Артёма.

* * *

В жаркий выходной день по рынку около метро сновали сотни покупателей и просто зевак, не имевших денег на покупки, но пришедших поглазеть или просто убить время, а то и любителей приглядеть, что где плохо лежит.

Под тентом стоял продавец, усатый мужик лет тридцати пяти в застиранной тельняшке. Перед ним был разложен товар – фонари, ножи, нашивки и множество всякой всячины, и отбоя от любопытствующих у такого лотка не было – только успевай следить, чтобы особо ушлый визитёр не увёл с прилавка что-нибудь ценное.

– Фонари, батарейки!.. – привычно провозгласил продавец. – Вас что интересует, молодой человек?

– Мне нож. Выкидной. Вот этот, – ткнул пальцем Артём.

– Пожалуйста, молодой человек. Сто двадцать тысяч.

Подросток тщательно и безропотно, не торгуясь, отсчитал требуемую сумму – двенадцать розовых купюр с большим триколором над Кремлём – огромные деньги по мальчишеским меркам, больше, чем месячная стипендия сестры.

– Прошу Вас, молодой человек! Шикарная вещь, отличная сталь, превосходный выбор…

* * *

Диплом Юлия Зайцева защитила на «отлично», но даже это не скрасило тоски от проигранных выборов.

Потому что это уже не имело смысла, как не видела она просвета в дальнейшей жизни, она, как и многие, поступавшая в институт в начале девяностых с мыслью о том, что «не может же эта власть просуществовать ещё целых пять лет».

Однако пять лет прошли, и поражение коммунистов во втором туре вогнало Юльку, да и не только её, в глубокую депрессию.

Неужели всё это ещё на четыре – целых четыре года?

О том, что результаты выборов сфальсифицированы, на кухнях не говорил только ленивый – но, конечно, никому не могло прийти в голову, что пройдёт шестнадцать лет, и об этом официально заявит Президент России… Так далеко никто не заглядывал – и четыре-то года казались невероятно долгим сроком…

Больше никуда не надо было идти – ни в институт, ни на агитацию, и она целыми днями слонялась по квартире, находя иногда утешение в книгах.

В один из таких дней, уже под конец августа, к Юле и Андрею заявилась Аня Лосева. Заявилась не просто так, а с претензиями и скандалом.

– Это всё вы с вашей политикой! – истерично кричала она Юльке, как будто это именно Юлька была виновата в том, что Анин муж стал инвалидом – один глаз врачи так и не смогли спасти – и потерял высокооплачиваемую работу, где начальство не захотело ждать, пока работник лежит несколько месяцев в больнице.

Лишившись материальной основы, Анино семейное счастье затрещало по