– Ты мне вот что скажи, – ответил Антон, – ты с технической точки зрения уверен, что это не могло быть случайностью?

– Абсолютно, – Фёдор впервые говорил чётко и уверенно, как будто читал лекцию студентам. – Я же знакомился со всеми материалами уголовного дела, в том числе с заключениями технических экспертиз. Они же составлены совершенно безграмотно… впрочем, суд даже не стал разбираться. Пойми, Антон, у меня было время подумать и оценить – и будь моя вина в гибели людей, я бы искренне покаялся, но не было ж там моей вины! Посмотреть хотя бы, как были сброшены с рельсов вагоны – все на одну сторону. Если бы взрыв произошёл от сигареты или от искры из-под пантографа локомотива, как написали эти эксперты, эпицентр был бы на железной дороге, и были бы совсем другие повреждения! А вагоны были повалены так, как должны были быть, потому что эпицентр взрыва был на самом газопроводе, понимаешь? Если бы я хоть на секунду сомневался, я признал бы вину и мог бы освободиться досрочно. Ну не мог я этого сделать, понимаешь, не мог!

– Понимаю, – кивнул Антон. – И вот что я тебе скажу. Кто это сделал – я не знаю. Очень хотел бы узнать хоть когда-нибудь. Но зачем – у меня сомнений нет.

Фёдор поднял на друга вопросительный взгляд.

– Ты никогда не задавался вопросом, почему вдруг в годы перестройки техногенные катастрофы пошли одна за другой? Не замечал?

– Пожалуй, замечал, – отозвался Ермишин.

– Слишком много всего случилось, Федя, странного, чтобы быть случайным, – неторопливо ответил Стригунков, – а конкретно твоя катастрофа необычна ещё и тем, что почти аналогичный взрыв случился ровно за год до того в Арзамасе. Тоже четвёртого июня, тоже на железной дороге, и тоже как минимум с сотней жертв. Не слышал про такое?

– Не знал, – удивлённо протянул Фёдор.

– Ну вот и мотай на ус, что случайно, а что нет. Не знаю, как ты, а я не верю в совпадения и считаю, что катастрофы последних перестроечных лет были организованы искусственно, как, впрочем, и дефицит в магазинах – чтобы расшатать обстановку в обществе. Подумай на досуге.

– Не знаю насчёт катастроф, – отозвался Ермишин, – но насчёт дефицита скажу тебе такую вещицу, что и кумекать на досуге не придётся. Сидел со мной один парнишка на лагере, москвич, Гриша звали. Работал в советское время шофёром на автобазе, а как пришли реформы, зарплату платить перестали, задержки по полгода, цены растут, а у него детей четверо, а кормить нечем. Ну он и украл мешок картошки со складов. В первый раз удачно, а во второй раз попался. И не посмотрели, что дети, что всё такое – дали два с половиной… В девяносто третьем это было, в сентябре, так что должен выйти будущей весной… Так про что я говорил? – Ермишин потерял нить разговора.

– Про дефицит, – напомнил Антон, – как в магазинах ничего не было, и вдруг в один день всё появилось, как отпустили цены.

– Так вот, рассказывал этот парнишка, – продолжил Фёдор, – что в восемьдесят девятом – девяностом годах им платили большие деньги, чтобы они годные продукты со складов вывозили ночью за город и сжигали в поле. За рейс платили почти как за полмесяца ишачки. А в Москве в это время продукты давали по талонам, и очереди занимали с пяти утра… А они жгли – колбасу, сыр, мясо. Что могли, конечно, себе утаскивали домой, но много ли утащишь, когда на уничтожение – грузовиками? Вот и думай теперь, что, к чему и зачем…

– Да всё ясно, – пожал плечами Стригунков, – что тут обсуждать – и так всё понятно… Ты уж прости, Федя, что не нашёл я тебя раньше. Может, и успели бы что сделать для твоего сына…

– Не успели бы, – обречённо помотал головой Фёдор, – там всё было уже решено…

Снег падал на детскую площадку во дворе жёлтой пятиэтажки в Сокольниках, дул промозглый ветер, скрипели ржавые качели, за ручки которых было уже холодно и неприятно держаться, и дворы были пусты, несмотря на школьные каникулы в ноябре.

Стригунков и Ермишин поднялись по лестнице. Их встретила новенькая дверь с чёрной кожаной обивкой. Антон долго звонил в звонок, и никто не откликался.

Минут через пять из глубины квартиры возникла ярко накрашенная дама.

– Вам кого? – спросила она с подозрением.

– Здравствуйте! Нам бы Василия, – с робкой улыбкой шагнул ей навстречу Фёдор.

– Нет здесь никакого Василия, – ответила женщина. – Не проживает. Квартира продана. Не ходите сюда больше.

Красивая кожаная дверь безжалостно захлопнулась.

Глава пятнадцатая

Год 1996. Весна

«Голосуй или проиграешь!» – кричали огромные щиты и нарисованные артисты с афиш.

«Москвичи свой выбор сделали!» – вторили им сфотографированные в полный рост держащиеся за руки Ельцин и Лужков.

На пиджаке у плакатного президента на стене дома расплывалось тёмное пятно от метко брошенного помидора.

В Москве цвели сирень и вишня, но не цветением был насыщен воздух – воздух был насыщен криком «Голосуй или проиграешь!»

Крик вгрызался в мозг.

«Голосуй или проиграешь!» Жизнь – игра.

Перед остановкой напротив универсама стоял, засунув руки в карманы, коротко стриженный подросток.

На остановочном стекле лёгкий ветерок трепал такое же пропагандистское изделие, состоявшее из двух частей – чёрно-белой и цветной. Чёрно-белая картинка изображала старуху в пальто у пустого прилавка, а с цветной улыбались две нахальные девицы на фоне сникерсов и жвачек.

Одна из них сильно напоминала Ленку Черемишину из его класса.

Артём со злостью ударил ногой почти в середину плаката, только правее, стараясь попасть по наглым самодовольным рожам.

Посыпались осколки стекла.

Интеллигентного вида сгорбленная пенсионерка, одетая, несмотря