буквально места себе не находит, осунулся и исхудал. Он постарел за эти дни на добрый десяток лет. Дворецкий Ральф, единственный человек, которого он допускает к себе, украдкой шепнул мне, что беспокоится о здравости рассудка господина. С его слов, у графа до сих пор маковой росинки во рту не было…»

Священник смущенно потупился, вспомнив обильный и очень вкусный обед, только что поднесенный ему. Конечно, негоже впадать в грех чревоугодия, тем более когда у собрата по вере, под чьим кровом ты живешь, такое тяжкое несчастье! Хотя бы из моральной солидарности с несчастным графом надо было попоститься… Или по крайней мере уменьшить свою порцию… Но с другой стороны, он оказался под этим самым кровом не по своей воле! К тому же граф просил его молиться о здравии сына и наследника, причем без устали, усердно и непрерывно. А для этого нужны силы, долгие молитвы – нелегкое дело…

Да, именно так!

Успокоив свою совесть, отец Нор продолжил письмо жене:

«Ты сама понимаешь, какая ответственность лежит на мне. Жизнь невинного ребенка теперь не только в руках искусных медиков, но и в моих, недостойных, ибо, хоть все обитатели усадьбы горячо молятся о скорейшем выздоровлении молодого графа, я все-таки служитель божий, мои мольбы дойдут до Них быстрее и легче, нежели мольбы мирян. Отказать несчастному отцу в его просьбе было бы не только противно моему сану, но и попросту бесчеловечно…»

А также смертельно опасно, мысленно добавил священник. При одном воспоминании о безумных глазах Хольга, на руках которого дергался и извивался дико кричащий мальчик, по спине снова пополз холодок.

Да уж, события той ночи никогда не изгладятся из его памяти, сколько бы лет ему еще ни отпустили боги…

Окна комнаты, ставшей его пристанищем, – очень роскошным и удобным, хоть и невольным! – выходили как раз на ту сторону двора усадьбы, где и был вырыт ров-ловушка. О, конечно, сначала он был вне себя от возмущения, негодуя на насилие, совершенное над духовной особой, но превосходная пища с божественно вкусным вином (граф сдержал слово, надо отдать ему должное!) быстро смягчила его праведный гнев. Приставленный лакей был услужлив и расторопен, мебель необыкновенно удобна, к тому же по распоряжению дворецкого, ему принесли несколько книг, дабы нежданному гостю было чем скоротать вынужденную скуку… В конце концов, какому священнику низшего сана еще выпадет такая удача – погостить в графских покоях! А деньги, отсчитанные ему за венчание, очень пригодятся семье.

Конечно, домашние будут волноваться, но тут уж ничего не поделаешь. Ральф, выслушав просьбу передать жене хоть самую краткую весточку, чтобы не терзалась понапрасну, только покачал головой:

– Простите, святой отец, но это решительно невозможно. По приказу его сиятельства ни один человек – ни конный, ни пеший – не может сегодня покинуть пределы усадьбы.

Дворецкий был безукоризненно вежлив и почтителен, но сразу стало яснее ясного: просить и настаивать бесполезно, для этого человека приказ господина все равно что божья воля. Значит, так тому и быть… Ему и раньше неоднократно приходилось отлучаться, не предупредив жену, когда за ним присылали из окрестных деревушек: просили исповедать умирающего или окрестить новорожденного младенца… Ничего, поволнуется, зато как обрадуется нежданному заработку!

К тому же… Да, вот об этом надо написать:

«Кроме того, дорогая, хотя я никоим образом об этом не просил и даже не намекал, граф дал слово, что, если боги услышат мои молитвы и его сын поправится, он сделает щедрое пожертвование на наш храм…»

Отец Нор, не удержавшись, зябко передернул плечами. «Дал слово» – это, пожалуй, самое мягкое определение…

Он снова увидел пляшущее пламя факелов, услышал тяжелый топот, лязг оружия и дикий, пронзительный крик ребенка, которому вторил визгливый, захлебывающийся от рыданий голос секретаря Робера:

– Ваше сиятельство… Помилуйте меня, дурака, не лишайте жизни! Клянусь всеми святыми, не виноват! На минутку вышел, всего на минутку, кто же мог знать…

На лицо Хольга страшно было смотреть. Растерянный, перепуганный до полусмерти, граф быстро шел по коридору, крепко прижимая к себе бьющегося в припадке сына. Он то кричал, требуя немедленно послать за лучшими лекарями, то принимался что-то шептать на ухо ребенку, пытаясь погладить его по голове… А потом граф резко остановился, чудом удержав равновесие: окончательно обезумевший секретарь с истошным воплем упал навзничь и обхватил ноги господина:

– Ваше сиятельство!..

Отец Нор, застыв на пороге своей комнаты, дрожа и непрерывно осеняя себя крестным знамением, слушал, как распростертый на полу человечек снова и снова клялся в том, что в точности исполнял господскую волю, глаз не спуская со спящего ребенка. Но когда злодеи вошли в усадьбу и он увидел зарево пожара, проклятая человеческая натура взяла верх, у него скрутило живот с перепугу, он же человек миролюбивый, покладистый, никогда никакого оружия в руках не держал, кроме ножичка для очинки перьев, как и докладывал его сиятельству…

– Убери руки, мерзавец! – нечеловеческим голосом взревел Хольг, тщетно пытаясь высвободить сапог, в который секретарь вцепился мертвой хваткой утопающего.

Даже у священника волосы чуть не встали дыбом от ужаса. Клацая зубами, отец Нор с трудом разбирал смысл слов секретаря, продолжавшего удерживать господина за ноги: мол, срочно понадобилось отлучиться… да, конечно, он помнил приказ его сиятельства, но терпеть не было никакой возможности… а осквернять ночной горшок графского наследника было просто немыслимо, это же посягательство на все устои Империи… выскочил на минутку, не больше, ребенок крепко спал… кто же мог предвидеть, что он именно тогда проснется, увидит зарево, выглянет в окно и убежит! И куда смотрели слуги, как допустили, чтобы мальчик вышел из дома?! Этих негодяев, подлецов, олухов безмозглых нужно…

Какой кары, по мнению Робера, заслуживали бестолковые и нерадивые слуги, священнику узнать не довелось: два человека – дворецкий Ральф и какой-то стражник – все-таки сумели оторвать секретаря от господина, и Хольг, высвободив ногу, носком сапога ударил рыдающего человечка прямо в трясущийся рот. Почти без замаха, но очень сильно, судя по жалобному скулящему визгу и потекшей крови.

– Чтоб духу твоего здесь не было! – зарычал граф, испепеляя секретаря яростным взглядом. – Вон из усадьбы! Сию же минуту! И будь счастлив, что сохранил голову, идиот!

Он быстро двинулся дальше по коридору, сопровождаемый грузно топающими стражниками. Поравнявшись со священником, внезапно остановился, круто повернулся к нему, так что отец Нор от неожиданности и испуга чуть не прилип спиной к дверному косяку:

– Ваше…

– Молитесь, святой отец! Молитесь без устали, просите богов, чтобы с моим сыном ничего не случилось! Я озолочу и вас, и ваш храм!